– Ты деньги принес? – спросил он.

Я кивнул. Харрингтон смотрел на него прямо-таки с ненавистью. Я, собственно, заранее знал, что он будет в ярости. Еще бы, какой-то слуга, представитель низшего класса, требует баснословную сумму за дела давно минувших дней, не имея, в сущности, никаких особых доказательств нашей вины.

А впрочем, Мышонок, какая разница, что там думал Голди? Все равно к 9.15 они оба будут уже мертвы.

К тому времени, как я добрался до своего конца Дог-лейн, было уже без четверти девять. На мое крыльцо падал довольно яркий свет уличного фонаря, так что мне была отчетливо видна фигура человека в синей куртке, стоявшего возле двери. Я испытал при этом такое облегчение, что не задумываясь окликнул его:

– Мистер Уинтер! Я так…

Слова застряли у меня в горле, когда он повернулся, и я, разглядев знакомый профиль, понял: увы, это не мистер Уинтер, а доктор Дивайн. Чисто выбритый, остролицый, сияющий победоносным румянцем.

– Я так и знал! – воскликнул он, когда я подошел к нему. – Я сразу понял, что вы не могли унести все эти доски без помощи некоего соучастника. А теперь-то вы что затеваете? Интересно, как это вам удалось уговорить Уинтера на участие в подобном преступлении?

Я вздохнул, вытащил ключ от парадной двери и сказал:

– Не сейчас, Дивайн, прошу вас! Ради бога, не сейчас! У меня был безумно тяжелый день. Я помогал Эрику разбирать вещи бедняжки Марджери.

Дивайн дернул носом.

– Ах да… Он, надо думать, сильно расстроен.

Мне показалось, что прозвучало это довольно холодно – впрочем, причина взаимной холодности крылась скорее в честолюбивых устремлениях обоих, а не в их личной неприязни друг к другу. Хотя, разумеется, добрыми друзьями доктора Дивайна и Эрика Скунса назвать было никак нельзя. Но в данный момент именно полнейшее отсутствие в Дивайне элементарного сочувствия к коллеге, которого постигло большое горе, заставило меня вспомнить, почему я и сам всегда его недолюбливал.

Я открыл дверь, и он последовал за мной в прихожую, хоть я его и не приглашал. Однако, подумал я, это уже граничит с грубостью, а грубость – каковы бы ни были многочисленные недостатки Дивайна – совершенно ему не свойственна и отнюдь не является его modus operandi; впрочем, от комментариев я решил пока воздержаться. Вообще-то, у него и привычки просто так заходить в гости никогда не было; значит, столь неожиданный визит вызван достаточно серьезной причиной, и он, несомненно, ее мне изложит, если дать ему время.

Центральное отопление включено не было, и в доме невнятно пахло сыростью. Я снял пальто, разжег в камине огонь и, обернувшись, увидел, что Дивайн по-прежнему стоит в дверях, а в руках у него какой-то листок бумаги.

– Это валялось на полу, – сказал он. – Записку явно бросили в почтовую щель.

Я взял у него записку – точнее, это был сложенный пополам почтовый конверт.

– Естественно, ее бросили в почтовую щель! – сердито сказал я. – И даже не пытайтесь делать вид, будто не успели ее прочитать. Мне вообще не понятно, с какой стати вы вдруг стали проявлять такой интерес к моим приходам и уходам. Или это просто вариант довольно-таки тупого, на мой взгляд, немецкого розыгрыша?

– Да прочтите же, наконец, эту записку, Стрейтли! – потребовал Дивайн. Я послушно развернул конверт и стал читать.

Собственно, там было всего несколько строк, написанных мелким ровным почерком.

Дорогой мистер Стрейтли, мне очень жаль, что я так и не смог сегодня поговорить с Вами. Вечером я уезжаю в далекое путешествие и очень надеялся, что до отъезда все же успею сообщить Вам нечто весьма важное. Вы всегда были со мной вежливы и обходительны – уже и это для меня очень существенно; никто из других преподавателей так ко мне не относился. Мало того: благодаря Вашему присутствию моя работа в «Сент-Освальдз» стала почти осмысленной.

В девять вечера я буду на мосту через канал. Постарайтесь к этому времени тоже быть там, если хотите узнать больше. Но помните, что сказал Софокл: «Какая ужасная вещь – мудрость, если она не приносит мудрецу ни малейшей выгоды». Так что, если Вы, поразмыслив, решите, что лучше Вам ничего не знать, я Вас полностью пойму.

Искренне Ваш,

Б. Б. Уинтер

Я посмотрел на Дивайна:

– Который час?

Он глянул на часы.

– Без десяти девять. Но неужели вы собираетесь прямо сейчас куда-то мчаться? На основании чего, собственно? Среди ночи? Из-за какой-то неряшливой записки, нацарапанной на обороте конверта?

– Во-первых, сейчас еще вовсе не ночь…

Доктор Дивайн лишь выразительно на меня глянул, но промолчал.

– А во-вторых, все это очень сложно, – сказал я.

Он снова выразительно на меня глянул и снова промолчал. Ну да, это старинный учительский приемчик. Я и сам не раз к нему прибегал, имея дело с неопытными первогодками.

– И наконец, это очень личное. – Это я прибавил уже с легким оттенком осуждения.

Дивайн выразительно фыркнул.

– Ох, да кончайте вы это представление, Стрейтли! Неужели вы думаете, что я не знаю, чем вы занимались в последние несколько недель? Между прочим, особой хитростью вы отнюдь не отличаетесь. Сперва этот дурацкий садовый гном, затем всякие намеки по поводу Гарри Кларка; я уж не говорю о краже досок и тайном противостоянии новому директору. Чего вы, собственно, этим добивались? С тем же успехом вы могли взять в руки плакат с надписью «К восстанию, граждане!» и ходить с ним по школе.

– А вы знаете, что Боб Стрейндж по всей школе видеокамеры понатыкал? – спросил я.

– Естественно, знаю, – сказал Дивайн. – Я все-таки представитель Министерства здравоохранения и социального обеспечения.

На мгновение я чуть не лишился дара речи.

– Так вы об этом знали?! – вырвалось у меня.

Он решил меня пожалеть и изобразил смущение.

– Я видел, как Джимми проверял кабели, – сказал он. – И, разумеется, задал Бобу соответствующий вопрос. – Он снова презрительно фыркнул. Чувствовалось, что он буквально разрывается между лояльностью по отношению к начальству и своим личным пониманием того, что такое приличия и справедливость. – И Боб мне все объяснил. Сказал, что это из-за прошлогодних событий. И прибавил, что если бы в прошлом году в школе имелись камеры наблюдения, то трагедию можно было бы предотвратить. А еще он меня предупредил, что если я кому-нибудь об этом расскажу, то контракт со мной могут и не продлить. Ублюдок. Словно я стал бы…

Я был впечатлен. За тридцать четыре года я ни разу не слышал, чтоб доктор Дивайн отозвался о ком-то из вышестоящих коллег в столь разнузданных выражениях. Я вспомнил самый первый день триместра и перебранку между Дивайном и Стрейнджем, которую я совершенно случайно подслушал. И те слова: Рой Стрейтли знает…