– Извини, Стрейтс, – вздохнул Эрик. – Но мне просто надоело без конца слушать, что «Гарри никогда ничего подобного бы не сделал», что «Гарри был достойным человеком». Даже самые достойные люди порой совершают ошибки. А Гарри ничем от других людей не отличался.

Я посмотрел на него.

– Это он сам тебе сказал? Потому что, если он тебе этого не говорил…

– А что, ты считаешь себя единственным, с кем Гарри Кларк когда-либо разговаривал? – вспылил Эрик. – Ты полагаешь, только тебе была передана с того света посылочка с его последним приветом? Тебе он прислал садового гнома, капеллану – сажалку для орхидей, а мне… – Он не договорил, отвернулся и снова наполнил свой бокал. – Так или иначе, а со всем этим покончено, – сказал он, помолчав. – Наконец-то покончено.

Я молча курил. Сердце мое не то чтобы неслось вскачь, но билось часто-часто и как-то неровно, и от этих его неровных скачков меня почему-то слегка подташнивало. Я вдруг вспомнил, что обещал Уинтеру встретиться с ним после занятий. Вспомнил, что Уинтер собирался что-то мне рассказать. Что-то насчет Чарли Наттера…

– Скажи, Эрик, – собравшись с силами, вымолвил я, – что именно оставил тебе Гарри?

– А я так ту коробку и не открыл, – признался он. – Ее, наверное, Глория куда-нибудь убрала вместе с остальными материными вещами.

– Глория?

– Ну да, сиделка. Она каждый день приходила, готовила матери еду, в доме прибиралась. Она когда-то давно служила уборщицей у нас, в «Сент-Освальдз». Возможно, именно поэтому моя мать и оказалась не так сильно против нее настроена. Не стала ее выгонять, как всех прочих. Может, она ее еще немного помнила по тем давним временам.

Я уже говорил, что никогда не отличался быстрой сообразительностью. Стрейтли всегда считали медлительным занудой. Но тут я почему-то сразу почувствовал, что все шестеренки огромного сложного механизма наконец совпали, этот механизм ожил и со стоном начал вращение. Глория с испанскими глазами, работавшая в «Сент-Освальдз» уборщицей. Сын Глории, который мечтает поскорее сбежать из Молбри. Гарри Кларк, точно так же, как и мне, писавший Эрику письма из тюрьмы…

– Но если Глория поставила коробку Гарри туда же, где хранились и другие коробки твоей матери… – начал я и умолк, посмотрев на часы. Было уже начало девятого. Прыжки и неприятные остановки, совершаемые моим сердцем, стали похожи на движения то ли огромного мощного судна… то ли колесницы могущественного Джаггернаута, все сокрушающего на своем пути…

– Эрик. Признайся: ведь ты этого не сделал? – спросил я, уже зная ответ. – Скажи, что посылка Гарри все еще где-то здесь, в доме.

Но Эрик только пожал плечами и отвернулся.

Вот теперь я все понял. Понял даже слишком хорошо. Эрик, который всегда первым стремился сбежать от ответственности, от неприятной реальности, от любой потенциальной опасности, заранее (причем не без моей помощи!) приговорил последнее письмо Гарри – то самое, благодаря которому мы наконец могли бы узнать всю правду, – к сожжению в муниципальном костре.

– Почему ты так поступил? – с трудом выговорил я. – Ведь там могли быть сведения, способные…

– Очистить имя Гарри от грязи, да? – Эрик презрительно рассмеялся. – Да стань же, ради бога, взрослым, Стрейтс! Нельзя же вечно оставаться таким младенцем, черт тебя побери! Ну с какой стати ты решил, что способен распутать все нити этого давнишнего преступления? Так сказать, в заключительном акте сорвать маску с главного негодяя, а после спектакля поспешить домой, чтобы успеть перед сном выпить лимонада? А что хорошего тебе принес последний дар Гарри? Что он сумел оставить тебе на память, кроме маленькой шутки?

Собственно, обсуждать мне с Эриком было больше нечего. Я встал и, не говоря ни слова, вышел из дома, с наслаждением вдыхая свежий воздух, который оказался хоть и холодным, но на редкость приятным: сладким, пахнущим древесным дымом и порохом от фейерверков.

Fides punica.

Cicero [154]

Ночь Проказ[155] как раз предшествует моему дню рождения. В этот вечер традиционно не полагается сердиться на шутки и шалости школьников, а также на их порой не слишком удачные остроты. Сколько раз в детстве мы с Эриком швырялись сырыми яйцами в дверь дома нашего классного наставника, или развешивали рыбу на веревке для сушки белья, или оставляли кучку дерьма на коврике у его двери?

Впрочем, Ночь Проказ – это, можно сказать, явление прошлых лет. Теперь юнцы предпочитают странноватую американизированную версию Хеллоуина и целыми бандами перемещаются от дома к дому, с угрозами требуя сладостей. В старые времена Хеллоуин считался днем, когда мертвые вырываются на свободу, и дары предназначались именно для того, чтобы их умилостивить, помешать им пожирать живых. Чем старше я становился, тем ясней понимал, до чего это легко – оказаться ими сожранным. Ведь в ноябре мертвецы ходят по земле как живые, и доброта далеко не всегда им свойственна.

У всех нас есть свои призраки. Это те, кого мы когда-то любили или, наоборот, не любили; или те, за кого мы чувствуем себя ответственными. Для меня это мои родители. Гарри Кларк. Колин Найт. Ли Бэгшот. И вот теперь еще Чарли Наттер, который свое среднее имя – Венсислас – ухитрился все время своего пребывания в «Сент-Освальдз» скрывать не только от ребят, но и от преподавателей. Призрак Чарли Наттера до сих пор является мне в обличье худенького нервного мальчика, которого я тогда по небрежности упустил из виду…

И Эрик, конечно. Старина Эрик Скунс. Мой дорогой школьный товарищ. Эрик, который всегда был рядом со мной – или, по крайней мере, где-то поблизости. Эрик, которого вряд ли можно назвать милым, но который всегда был абсолютно предсказуемым. Эрик, который был существенной частью моей жизни, как, впрочем, и жизни «Сент-Освальдз». Так почему же он смог так легко поверить в виновность Гарри Кларка? Что такого особенного было ему известно? И откуда он это узнал? Неужели сам Гарри мог что-то такое ему рассказать?

Выйдя от него, я пошел не домой, а направился прямиком к дому Уинтера. То ощущение соединения отдельных частей механизма, мгновенно начавшего действовать, становилось с каждой минутой все сильнее. А слова Эрика совсем меня растревожили. Я был огорчен не столько его уверенностью в том, что Гарри был виновен, сколько тем, причем куда сильнее, что он по собственной воле уничтожил те свидетельства, которые могли бы помочь восстановить и честь Гарри, и его доброе имя. Теперь я надеялся только на то, что Глория, возможно, что-то успела увидеть или даже прочесть. Ведь она вполне могла, убирая дом, заглянуть в присланную Гарри коробку. А что, если она и сыну об этом рассказала? Что, если все это окажется действительно как-то связанным со смертью Чарли Наттера?