Арабские женщины в традиционной одежде. Рисунки акварелью У. Вильда, 1830-е гг.

Соответственное тому направление приняла и единственная наука, в которой исключительно упражняется арабский гений с того времени, как он отказался от математики и от медицины и от всего ученого наследия халифата. Мусульманское богословие, упроченное заблаговременно гением арабов, в противность основной мысли о простоте Мухамедова закона, не состоит уже в исследовании таинств религии и откровений ислама, но в толковании эпитетов Божества и метафизического их значения. В сих-то отвлеченностях, сопряженных с потаенными сокровищами грамматики древнего языка (на́ху), логики и риторики, заключается весь круг воспитания в высших училищах мусульман. Поэтому неудивительно, что чем выше ступени общества, тем превратнее понятия ихо морали. Искусство духовных законоучителей, которым равномерно предоставлено практическое судопроизводство в делах гражданских и уголовных, состоит не в том, чтобы исследовать запутанное дело и решить на основании закона, но в том, чтобы софизмом приноровить закон, чуждый обстоятельствам, к тому решению, какое заблагорассудится подкупному всегда в Турции правосудию. В сем отношении сирийские кадии и муфтии отличаются своим искусством во всем исламе.

Замечания эти послужат к тому, чтобы оценить в настоящей мере преобладающее мнение о чрезмерном фанатизме и набожности сирийских мусульман и лучше понять отношения их к христианам. Если возьмем в соображение моральное и гражданское развитие сего племени, в сравнении с остальными мусульманами, не совсем справедливым покажется приписывать ему безусловно фанатическую ненависть к христианам. Сирия была первым и кровопролитнейшим полем борения двух религий. Стены Дамаска, равнины Хамы и Антиохии орошены кровию героев-мучеников ислама. За тем целых два века длилась в Сирии беспощадная война между христианским дебелым рыцарством и полчищами мусульман. Еще в исходе прошлого века герой Запада взволновал своим походом эту страну, которая видела в Наполеоне преемника памятных ей крестовых вождей. Наконец, чрез Сирию лежит путь всем набожным мусульманам Турции, России и Северной Персии, которые идут ежегодно на поклонение в Мекку. Эти впечатления и воспоминания должны, без сомнения, питать фанатизм в сирийских мусульманах. Впрочем, не доверяя рассказам путешественников и гиперболическим жалобам сирийских христиан, беспристрастный наблюдатель удостоверится в том, что в Сирии менее фанатизма, чем в большей части других турецких областей. В турецком племени изуверство грубее и постояннее, чем в арабском. В арабском все чувства пылки, но вскоре истощаются. Если даже сравнить завоевания арабские с турецкими, которые равномерно служили проповедью закона, то в первых встречаем черты терпимости, чуждой туркам. Проявляющееся и ныне по многим местностям Сирии изуверство должно исключительно приписать усилиям правительства[290]. Турки домогаются укрепить религиозным чувством вялые политические узы завоеванного края. Повсюду, где тождество гражданских обстоятельств сблизило христиан с мусульманами, как в Акьаре, в Аджелуне, в Гауране, в Кераке, два народа живут в добром согласии между собою. Краткий период египетского правления служит доказательством влияния, какое может иметь правительство на народ в Сирии относительно веротерпимости. Тогда христиане пользовались в Сирии такими правами, каких не ведают подданные султана ни в одной турецкой области.

Духовная жизнь проявляется сильнее в восточных племенах, чем на Западе, и имеет несравненно более влияния на политические судьбы народов. Почитая основою народности не происхождение, не племя, но единственно религию, сирийские мусульмане не видят во владычестве иноземцев-оттоман никакой обиды для своего края. Турецких чиновников они не любят за их безнравственность и спесь, но питают много привязанности к своему султану, и есть еще много людей в Сирии, которые верят в его всемогущество и почитают его верховным владыкою мира и раздавателем венцов всем земным царям. Торжество малочисленной турецкой армии над огромными силами Ибрагима в 1840 году укрепило в народе эту мысль, а присутствие англо-австрийского флота убедило в том, что султан силен по своему произволу употреблять, в случае надобности, полки и корабли других государей как данников. Турецкие паши усердно взлелеяли эти народные поверия арабов. Загнанные Ибрагимом дервиши-бродяги и нагие чудодеи, с копьями в руках, с погремушками на шее, с вдохновенными бреднями, показались вновь в сирийских городах и продолжают услаждать народ всякими отвратительными зрелищами. Ни один паша не посмел отказать им в приеме и даже в угощении; разве святоша состоит в разряде тех, которые живут без пищи. Несмотря на их наготу — им доступны гаремы и даже нередко брачное ложе с ведома мужа[291]. Иные верхами проезжают по улице, умощенной телами верующих, и вера так сильна в народе, что вместо боли в боках или на спине, под копытом раскованной лошади, страдальцы чувствуют усладу. Этих суеверий в арабском племени несравненно более, чем в турецком, по мере силы воображения и природной склонности арабов ко всему чудесному. Где нет живого святоши, хранится, по крайней мере, благоговейное предание о ком-либо умершем, и гробница его, где порою зажигают лампаду, и дерево, под которым он отдыхал и к которому больные привешивают всякие тряпки для своего излечения. Таков южный человек. Мухаммед проповедовал чистый деизм, с воспрещением всякого поклонения твари, и порицал символическое наружное благопочитание христиан. Но в борьбе с наследственными суевериями своего народа он сам был принужден действовать более на воображение, чем на ум, чем на чувство своих последователей, и сам проложил ту стезю, по которой подвизаются и ныне отвратительные бродяги[292].