мести, а также социальной чистки от врагов, «буржуев», изменников и просто «городских» оживила древнюю идею гекатомбы – и вот во имя мести, а также вполне религиозной идеи лучшего будущего, избавленного от врагов и чужаков, уже уничтожаются, публично и глумливо, многочисленные жертвы.

В эпоху массовой партизанщины карнавал сильно изменился, вернувшись к самым архаичным своим чертам и вобрав традицию жестоких крестьянских самосудов, доходивших до социального террора. Многие расправы носили публичный характер и одобрялись значительной частью сибирского населения, особенно если речь шла о мести за действия карателей при подавлении многочисленных кроваво-грабительских крестьянских восстаний. Но и садистской инициативы также было немало, и прежде всего при беспощадных казнях еще недавно самых уважаемых людей деревни – священников и зажиточных хозяев. Революционный мир оказывался миром перевернутым, где последние становились первыми, а лучшие втаптывались в грязь: убита императорская семья, уничтожены многие офицеры, священники, купцы, учителя, вверху же маргиналы всех сортов (люмпены из полуинтеллигенции, люмпены-крестьяне, люмпены-рабочие и, наконец, дезертиры, хулиганы и уголовники).

Партизанский террор шел вслед за небывалыми по жестокости казнями Ивана Грозного, бесшабашным садизмом разинцев и особенно пугачёвцев, которые изощренно убивали тысячи дворян, священников и пленных, смазывали раны жиром замученного офицера и вешали академика-астронома Г. Ловица, чтобы тот оказался ближе к своим звездам[2070]. А факт публичного обезглавливания – это возвращение к традиционной средневековой казни, чрезвычайно наглядной, в которой видны и палаческая похвальба ловкостью рук, и желание видеть жертву со слетающей с плеч головой и фонтаном крови из перерубленной шеи. Аналогичные «представления» нередко устраивали и белые каратели, и участники антибольшевистских восстаний.

Современный мир представлялся повстанцам дьявольским наваждением, которое следует обескровить, уничтожить, испепелить, не щадя ни старых, ни малых. Убийства детей, женщин, священников, применяемые к ним гнуснейшие пытки выглядели как логичное опровержение еще недавно прочных моральных запретов. Страшное шутовство, обязательный черный юмор служили также и способом психологической защиты от невероятных перегрузок войны всех против всех. Так карнавал, ранее комично уничтожавший на короткое время привычный мир грубым смехом, в своем развитии в течение первой половины российского ХX века сначала стал частью кровавой партизанской повседневности, а затем спрятался в закрытом от посторонних глаз мире спецслужб, где чекисты создавали свои исполненные черного юмора ритуалы избиений и казней[2071].

Мрачный карнавал эпохи партизанщины и государственного террора был ритуалом перехода расчеловеченного врага – обреченного на мучения и здесь, и после смерти, – в адскую пропасть, отмеченную на земле безымянной братской могилой, рядом с павшей скотиной, со вбитым в яму осиновым колом. В эпоху Гражданской войны карнавал потерял свои прежние бесшабашно веселые черты, ибо утолявшая жажду мести анархическая партизанщина дала ему импульс, имевший столь разрушительный потенциал, что в итоге карнавал взорвался, обернувшись вместо игрового переворачивания мира пляской смерти.

И в многолетнем чекистском упоении «беспощадной борьбой с контрреволюцией» (классическая формулировка при награждениях) тоже видны вспышки грязного карнавально-революционного пламени, в котором сгорают без остатка традиционные нормы и ценности. Чекистское сообщество, тесно связанное в первом поколении с красной партизанщиной, надежно закрепило практику крестьянских самосудов – и через трибуналы с издевательским отношением судей к элементарным правовым процедурам и прямым поношением подсудимых, и через кроваво-глумливые казни[2072]. Садистское веселье служило элементом как инициации чекистской молодежи, так и сплочения исполнителей круговой кровавой порукой.

Воевавший в Причумышье И. Я. Огородников так резюмировал итоги партизанщины: «…головы… рубили почем попало. Хорошо [или] плохо это, для партизан было все хорошо и верно. Чем[-]то нужно было заняться. <…> Этим мы задали деревенской, сельской, городской контрреволюции страсти. Они в то время не смели показать головы. В особенности поповские элементы, которые более действовали на крестьянство. Попа совершенно не видно было в деревне»[2073]. Тот же отряд М. З. Белокобыльского, по окончании боевых действий зимой и весной 1920 года перемещавшийся от села к селу на пути от Горного Алтая к Колывани, сочетал беспрерывное пьяное веселье с убийствами: «Занятие было одно. Гуляли, добивали оставшееся духовенство…»[2074]

Таких бандитствовавших отрядов было более чем достаточно. Алтгубком РКП(б) 3 декабря 1920 года заслушал доклад о положении в Горном Алтае, где все еще действовали два партизанских отряда – Архипова (на Уймоне, где в пяти волостях жили, помимо алтайцев, старообрядцы[2075]) и Силаева (в Чемальском районе): «Отряд Архипова убил учителя Орлова из‐за личных счетов. Архипов говорит учителям, что он их всех отправит на тот свет. Другой отряд[,] Силаева[,] врывается в деревни, терроризирует [коренное] население, которое в страхе разбегается по лесам»[2076]. Но основная инициатива в стихийных расправах над «гадами» перешла к коммунистическим ячейкам в волостях и селах, к милиции и чекистам, набранным в основном из бывших партизан. Кровавая партизанщина, опустошая ряды немногочисленной сельской интеллигенции, длилась в повстанческих районах еще много месяцев, и число ее жертв огромно – бесспорно, это тысячи и тысячи человек.

Глава 16

ПАРТИЗАНЫ ПРОТИВ АБОРИГЕННОГО НАСЕЛЕНИЯ

Гражданская война изобиловала эпизодами резни по национальному признаку – на территориях Туркестана и Калмыкии, Кавказа и Украины. И роль партизан была при этом очень существенна. Например, красные партизаны Украины своим отношением к евреям не особенно отличались от шаек всевозможных «батек». Один из жителей города Черкассы в феврале 1920 года зафиксировал в дневнике побоище, устроенное красными против евреев: «Советская власть, боясь второго пришествия банды, принуждена была пригласить из уезда партизан, но бандиты-партизаны, видно, кем-то сагитированные, начали делать налеты на бедные еврейские дома… они не грабили, а просто убивали по примеру григорьевцев, и поэтому за 2–3 дня было убито около сорока человек. …Потом общими усилиями удалось приостановить этот кошмар и удалить их из города»[2077].

Классик калмыцкой литературы А. М. Амур-Санан описал страдания своего народа, не поддержавшего большевиков и подвергшегося в 1918 году массовой резне как со стороны советских карательных отрядов, так и со стороны русских крестьян; значительная часть калмыцкого населения, особенно детей, погибла в холода при бегстве с насиженных мест[2078]. Члены РВС Южной группы войск Восточного фронта В. В. Куйбышев и Ф. Ф. Новицкий 11 июня 1919 года сообщали наверх: «Отношение [РККА] к мирному башкирскому населению полно ужаса… Едва ли не каждая деревня облагалась контрибуцией деньгами и натурой, за невнесение денег расстреливались революционные деятели Башкирии, поэты, художники»[2079].

Сибирь и Дальний Восток не были исключением по части межэтнических конфликтов, порой доходивших до свирепых чисток. Издавна на почве сбора дани коренные народы сталкивались с жестокостью политики русских властей: так,