алтайцев массовым истязаниям. Характерно письмо за подписями нескольких коммунистов, направленное 27 июня 1921 года в Сиббюро ЦК РКП(б): «Алтайцев массами арестовывают, бросают по тюрьмам; их пытают, чтобы они выдавали бандитов: напр[имер,] душат, бьют, симулируют над ними расстрелы… <…> Положение арестованных в тюрьме г[орода] Алтайска ужасающее: арестованных сажают за провинности в „темную“, конуру, где человек не может вытянуться на полу в свой рост, а туда сажают несколько человек, сажают на 6–7 суток, и за все время не дают не только хлеба, но даже воды. Арестованные… становятся совершенно больными, глаза выкатываются из орбит, лицо синеет… По выходе из „темной“ арестованные – точно невменяемые – сознаются в таких преступлениях, каких не делали…»[2110] Жестокое подавление восстаний частями ЧОН, повсеместный красный бандитизм привели к новым крупным потерям среди алтайского этноса.

По сведениям того же Адаева, коренное население Алтая с 1919 по 1925 год сократилось из‐за красного террора и вынужденной эмиграции с 90 до 37 тыс. человек[2111]. В докладе земельного отдела Горно-Алтайского ревкома от 27 июня 1921 года, сделанном в разгар боевых действий, т. е. без учета как массовой миграции, так и больших потерь последующего года, указано: «…за последнее 3‐х летие гражданской войны как таковой… погибло около 50% калмыцкого населения – вместо 60 000 человек в последнее время едва насчитывается 30 000 человек»[2112]. Точка зрения ряда современных исследователей, что рождение ойротской автономии стало следствием реализации националистических идей местной интеллигенции, по мнению С. А. Папкова, глубоко ошибочна. На первом месте в 1922 году стояли проблемы выживания малого народа, столкнувшегося с хозяйничаньем военных карателей и их безудержным разорительным мародерством[2113].

Между тем некоторые современные историки уверены и в том, что «на сегодня нет достоверных фактов, указывающих на депопуляцию алтайцев во втором десятилетии прошлого века» и что следует говорить о «положительном балансе изменений, происходивших в развитии алтайцев, шорцев, хакасов в… первые годы Советского государства…»[2114]. И все же в работах последних лет можно найти утверждения о том, что Гражданская война, коллективизация, репрессии и Вторая мировая война принесли прямые демографические потери и ухудшили социально-экономическое положение коренного населения Ойротии[2115].

С одной стороны, мы видим, критически оценивая известные источники, что данные Н. М. Адаева и Д. И. Табаева по исходному числу ойротов примерно в 1,4–2 раза завышены. С другой стороны, значительное уменьшение численности этого населения к началу 1920‐х годов вполне подтверждается статистическими сведениями. При общей численности ойротов примерно в 45 тыс. человек накануне Гражданской войны численность взрослого мужского населения могла быть на уровне 15 тыс. Осторожно предположив, что основная часть убыли к началу 20‐х годов – это мигранты, можно констатировать, что потеря даже 2–3 тыс. мужчин убитыми серьезно сказывалась и на демографии, и на экономическом состоянии всего этноса. Между тем потери, скорее всего, были значительно больше, если учесть несколько волн террора, вырезание целых селений и голод, вызванный истреблением кочевнического скота сначала партизанами, а в 1921–1922 годах внутренними войсками и бывшими красными повстанцами. Нельзя исключить, что численность погибших алтайских женщин и детей была столь велика, что сравнима с предполагаемой цифрой потерь взрослого мужского населения[2116].

Сходная ситуация с масштабом расправ в отношении коренного населения была характерна и для Бурятии. Партизанский террор в этом регионе выглядел в чистом виде формой крестьянского анархического погрома, начавшегося сразу после свержения самодержавия. Вражда коренных жителей и переселенцев имела давние корни, причем не только имущественные: так, царские власти использовали тех бурят-монголов, которые были переведены в казачье сословие, для религиозных притеснений многочисленных староверов. Семейские (старообрядцы Забайкалья) особенно враждебно относились к бурятам, не смешивались с ними, в отличие от остальных русских переселенцев, и называли «тварями». Эта кличка, впрочем, была в ходу у всех русских: «„Тварью“ называют сибирские крестьяне бурят и по сию пору; даже к крещеным… относятся высокомерно, как к низшей расе…»[2117]

К 1917 году у казачества Бурятии приходилось в среднем по 123 десятины на хозяйство, у бурят и эвенков – 80, у крестьян – 42. Маломощные бурятские и крестьянские хозяйства сдавали часть своих наделов в аренду и потом теряли их, поскольку арендаторы из казаков и зажиточных крестьян под предлогом того, что хозяева долгое время не обрабатывают свою землю, захватывали ее и переставали платить аренду[2118]. Сразу после свержения самодержавия солдаты-дезертиры при полной поддержке односельчан стали организовывать захват бурят-монгольских земель, в которые вклинивались наделы переселенцев, творить грабежи и бесчинства.

В 1918 году жители русского села Дулдурги, объявив себя большевиками, ограбили бурят Табтанайского сомона, из‐за чего тот «поголовно бежал в ближайшие более или менее благополучные места»[2119]. Министр И. И. Серебренников рассказывал управляющему делами колчаковского правительства «об одном крестьянском приговоре в Забайкалье, в котором заявлялось: земля ничья, народная, поэтому она и должна принадлежать народу, а не бурятам»[2120]. Бóльшая часть бурят-монгольского населения сочувственно отнеслась к установлению белой власти и поддержала как атамана Семёнова, так и японскую помощь в свержении Советов, надеясь на установление государственного порядка и защиту своей земельной собственности[2121].

К первым мероприятиям большевиков буряты симпатий не испытывали. В феврале 1918 года в районе станций Даурия и Маньчжурия красногвардейцы грабили бурятское население, забирая не только лошадей и продукты, но также одежду и деньги; часть бурят подверглась избиениям и пыткам. Красные разгромили Верхне-Тургинский сомон, где «Цугольский хошун, дацаны, хошунные управления, кооперативы и школы подверглись неслыханному осквернению, разгрому и опустошению бандами анархистов и мадьяр»[2122]. При организации в мае 1918 года Даурского фронта под командованием С. Г. Лазо красногвардейские части широко мародерствовали в бурятских селениях, находившихся в окрестностях железной дороги. Анархист Е. Пережогин активно грабил в июне 1918 года бурятское население в Забайкалье, за что вскоре с рядом приспешников был арестован в Чите, но смог освободиться[2123]; Каландаришвили же остался безнаказанным.

Местное население не отставало от красных отрядов. Э.‐Д. Ринчино сообщал, что приспособившиеся к большевикам староверы-семейские «прогоняли бурят с их земель, жестоко разоряли их, устраивали форменные погромы, истребляли бурят даже физически. …После ухода большевиков семейские продолжали свои выступления против бурят, проделывая это под флагом уже белых». А когда последние потерпели поражение, «…в Батанай-Харганском хошуне (волости) был разгромлен целый улус и… все население улуса, до малых детей включительно, было зверски перебито; в соседнем Гочитском хошуне крестьянский отряд разгромил Хошунный ревком и произвел избиение и насилие над окрестным населением»[2124]. Весной 1920 года семейские «с благодарностью вспоминали,