добром. Вплоть до самого Шипулина – все были пьяны». В результате разгула партизанщины Гражданская война на Алтае, по оценке Л. П. Мамета, из классовой войны превратилась в национальную[2097].

Партизанский вожак И. Я. Огородников описывал поход 1‐го Бийского полка в начале 1920 года:

Разбудили [террором] и горы Алтая, приходят инородцы в оперативный штаб. Жалобы ко мне, у первой мужа нет, у другой тоже. Это был [виноват] 1‐й дивизион тов. Тимошкина. Приходят с передками инородцы, говорят[:] возьмите на мясо быков. Смотреть на них жалко, они и сами совершенно [ничего] не имеют, они плачут[,] кланяются, чтобы ихние подарки приняли. Это то значит ихние подарки, чтобы их не обижали. Я им говорю[:] идите домой и работайте, вас больше никто обижать не будет. Они боялись уходить от меня суток двое. После этого пришлось отдать приказ строгий[:] за убийство и обиды мирных жителей [виновные] будут переданы военно-полевому суду, вплоть до расстрела. Кроме того[,] пришлось арестовать один отряд и заключить под стражу. А также провели в некоторых отрядах чистку[2098].

В конце января 1920 года барнаульские партийные власти отмечали – в связи с партизанским террором – напряженность во взаимоотношениях с ойротами: «Алтайцев было много расстрелено. Районный Ревком[,] может быть[,] что[-]либо и сделает в смысле урегулирования отношений с партизанами. Стоянка партизанской 6[-й Горно-степной] дивизии очень тяжело отзовется на крестьянах. В общем[,] их (партизан. – А. Т.) дисциплинировать можно. Мутят среди партизан отдельные личности, которых необходимо изъять, они разжигают страсти между отдельными деревнями и национальностями»[2099].

На деле сильную враждебность к коренному населению испытывало большинство повстанцев. В феврале того же года председатель Алтгубревкома В. В. Аристов отметил, что «очень скверно» обстоит «положение с казаками, калмыками и алтайцами, которых крестьяне за прошлые грехи в значительной части вырезали. Возможно образование там контрреволюционных очагов на долгое время»[2100].

Губоргбюро РКП(б) в том же феврале, 22‐го числа, заслушало доклад В. Ф. Толмачёва о партийной работе в национальном Улалинском районе, которая была начата в момент присутствия в Улале (будущий Горно-Алтайск) полуторатысячного партизанского отряда, где не нашлось не только коммунистов, но и сочувствующих РКП(б): «Инородцы были взяты в полки САТУНИНА[,] и партизаны притесняли их семьи после ухода белых. Мы старались улаживать все конфликты… Отряд ТРЕТЬЯКОВА раззорил край… инородцы голодают, там нет мужчин, они все ушли с Сатуниным. Ушло их тысяч до 2‐х… излишки продовольствия поели партизаны»[2101].

Кровавая анархия продолжалась долго. Сводка Алтайской губЧК за вторую половину сентября 1920 года гласила, что в Горном Алтае «царит безвластие, настроение паническое и многие инородцы бежали в Монголию или в горы. Советской власти там фактически не существует»[2102]. В начале декабря руководство констатировало произвол в отношении алтайцев как со стороны Горно-Алтайского ревкома во главе с В. И. Плетнёвым, так и со стороны красных партизан, действовавших в автономии: «Отряды [партизан] состоят из русских. Плетнёв диктаторствует»[2103].

Политика военного коммунизма, бесчинства партизан и местных властей привели к широкому участию ойротов в повстанческом движении. ОГПУ определяло численность повстанцев Горного Алтая в 1921–1922 годах почти в 8 тыс. человек[2104] (это могло бы означать участие в вооруженной борьбе до половины взрослого мужского коренного населения, однако в указанное число явно входило и немало русских), а в некоторые месяцы власти контролировали лишь несколько волостей области. Ответом были огульные репрессии и грабежи со стороны теперь уже внутренних войск и отрядов ЧОН, хотя бывшие партизаны по-прежнему проявляли значительную краснобандитскую активность.

Для войск ВЧК-ГПУ и ЧОН были характерны зверский шовинизм и поведение типичных оккупантов. Так, в отчете за март 1922 года руководство Туэктинской волости отмечало бесчинства проходящих через нее войсковых подразделений: 1‐й батальон 184‐го полка «убил мирного жителя Каямчана Тильченя, а Семипалатинский коммунистический полк зарубил: девочку 14 лет, мальчика 11 лет, мальчика 6 лет, старика 73 лет и восемь взрослых». Характерно, что местные власти в своих информационных сводках ставили между противоборствующими сторонами знак равенства: «Убито по Абайской волости бандитами и красными 50 человек. С бандой бежавши 33 человека»[2105].

В докладе «О политическом состоянии области» 8 октября 1922 года секретарь Ойротского обкома РКП(б) вынужден был признать, что красные «части отличались такими приемами, как, например, рубка на право и на лево всех и вся (кроме бандитов, конечно[,] с последними они драться не способны)[,] не разбираясь со степенью виновности, причем часто погибали и совершенно не винные при огульном истреблении полудиких туземцев (пример: уничтожение цельного поселка Курзун Песчанской волости с населением в 30 душ, причем погибли женщины, дети, старики и пр.). Командиры частей даже лично пристреливали туземцев только за то, что последние не умеют объясниться по-русски (пример: комполка-186 Злец-Маговец застрелил женщину-инородку[,] едущую из Алтайска[,] только за то, что она не могла с ним по-русски объясниться), полное разграбление целых поселков вплоть до земледельческих принадлежностей»[2106]. Этот же Злец-Маговец после неудачной попытки разгромить войско А. П. Кайгородова в отместку разрушал аилы, угонял скот и «пачками расстреливал» алтайцев, наведя на них «страшную панику» и спровоцировав их массовый уход к повстанцам[2107].

Красный террор приводил к серьезным демографическим изменениям. Партизаны и части внутренних войск, вырезая целые ойротские селения, особенно в южных районах, прилегавших к границе с Монголией, вызвали исход огромной части коренного населения за рубеж. Об ойротских ужасах коммунисты писали в ЦК РКП(б), обращаясь к главному специалисту по национальному вопросу. Так, член ВЦИК Строев сообщал Сталину, что месть партизан ойротам была «чудовищная, первобытная, жестокая и зверская[,] со сплошными убийствами, грабежами, насилием, осквернением очага и верований туземцев», при этом сменившие партизанщину партийные «ячейки и воинские части не ликвидировали бандитизм, а создавали его»[2108].

Как писал в 1925 году в письме Сталину местный большевик и бывший глава Кош-Агачского аймачного исполкома Н. М. Адаев, и после изгнания Колчака партизаны продолжали терроризировать ойротов и казахов. В сентябре 1920 года прибывшие из Монголии 30 жителей села Чёрный Ануй были зарублены местными партизанами, присвоившими затем их земельные наделы. Жители урочища Шишихман Онгудайской волости были разогнаны и частью перебиты, а деревню заселили партизаны из села Белый Ануй, грабившие ее еще в 1919 году. Аналогичная участь постигла население деревни Аюлы Чемальской волости, а упоминавшаяся выше деревня Корзюн (Курзун) Шебалинского аймака была в 1922 году «совершенно вырезана» красными частями. Все эти преступления остались безнаказанными[2109].

Террор практиковали и чекисты: состоявшее в основном из бывших партизан Горно-Алтайское политбюро подвергало схваченных