— Еда в постели — не в моих правилах, — холодно отрезалаона.

— Тогда пусть это будет исключением. — Он потянулся ксухарнице.

Она смотрела, как он намазывает маслом хрустящий, золотистыйгренок, и вспомнила, как эти руки касались ее, ласкали и скользили вдоль еетела, вызывая радостный отклик в каждой точке прикосновения.

— Джем? Мед?

Она вздрогнула, услышав вопрос, и глубоко и судорожновздохнула, как пловец, слишком долго остававшийся под водой.

— Я не хочу гренков.

— Если ты все еще непременно хочешь прекратить наш брак, —произнес он отчетливо, — нам придется поговорить, а это можно сделать и зазавтраком. — И добавил: — Я уже говорил, что не люблю есть в одиночестве... Такчто я бы посоветовал тебе сделать выбор между джемом и медом и взяться за чай,пока он не остыл.

Он, как всегда, намеревался добиться своего.

— Джем, — коротко ответила Элизабет и взяла в руку чашку.Чем скорее они поговорят, тем скорее он уйдет.

Как будто она произнесла эти слова вслух.

— Не хочу задерживаться слишком долго, — сказал он. — Я едув Солтмарш. Ты не забыла Солтмарш?

— Нет, — призналась она сдавленным голосом.

— Вчера вечером можно было подумать, что забыла.

Он ждал ответа, и она с трудом выдавила:

— Я с тех пор там не была.

— Даже когда отец был смертельно болен и просил, чтобы тыприехала повидаться.

— Я... не знала...

— Он, кажется, землю и небо перевернул, чтобы разыскатьтебя.

— А теперь он...

— Умер полгода назад.

Элизабет сглотнула.

— Жаль. — И, вздернув подбородок, добавила: — Хоть верь,хоть не верь, а я была к нему искренне привязана.

Не совсем так. За то короткое время, что она была секретаремГенри Дервилла, он почти заменил ей отца.

— Похоже, ваши чувства были взаимны, — сухо заметил Куинн. —Он завещал тебе половину состояния... Его адвокаты пытались разыскать тебя.

У Элизабет отвисла челюсть.

— Что?

— Он завещал тебе половину состояния, — бесстрастно повторилКуинн.

— Ты уверен? — Она была поражена.

— Вполне. И назначил меня своим душеприказчиком, хотя с техпор, как ты сбежала, мы с ним не разговаривали. За исключением Солтмарш-хаус,некоторых фамильных драгоценностей, завещанных мне, и немалого наследства,доставшегося экономке, все в равных долях остается тебе с Пери.

— Нет, нет, — шептала она. Теперь ей точно не переубедитьКуинна.

Элизабет подняла посеревшее лицо.

— Не хочу его денег. Никогда не хотела. Можешь забрать себе.Ему вообще надо было все тебе оставить.

Куинн покачал головой.

— Даже если бы мы не поссорились, он отлично знал, что мнеони не нужны.

— Тогда Пери.

— У Пери их предостаточно. — И, не дав ей возразить,добавил: — Если тебе от этого легче, я позаботился о том, чтобы Пери оказалсяматериально обеспечен, когда Генри выставил его за дверь.

Она опешила.

— С чего это вдруг Генри выставил Пери? Что он такогонаделал?

— Во время выяснения отношений он возьми да и брякни вприсутствии Генри: «Нет никого глупее старого дуралея».

— Неужели Пери думал...

— Что Генри втюрился? А что он еще мог думать?

Боже мой, Элизабет в отчаянии заломила руки, все былогораздо хуже, чем она представляла.

— Так вот, мне все равно, кому достанутся эти деньги! —выкрикнула она. — Я их не возьму.

Куинн цинично скривил губы.

— Ты запоешь иначе, если Бомонт передумает.

— Если я не выйду замуж за Ричарда, то вполне сумеюпрокормить себя.

— Не сомневаюсь. Но Генри оставил тебе эти деньги, он хотел,чтоб они достались тебе.

— Нет, я не могу их взять.

— Тогда тебе придется обратиться к его адвокатам и сказатьим, как распорядиться этими деньгами. А пока что, — он осторожно взглянул нанее, — есть одно ювелирное изделие, которое, я надеюсь, ты не откажешьсяпринять. На смертном одре Генри...

— Ты был рядом?

— Послали и за Пери, и за мной. К несчастью, пока мы ехали,очередной удар лишил его способности связно говорить или писать, но он дал мнепонять, что одна брошь должна быть твоей. Так что, если он действительно длятебя что-то значил... — Куинн не договорил.

— Кому она принадлежала?

— Я покопался и нашел, что она попала в нашу семью в началесемнадцатого века. Поскольку ты помогала отцу писать историю нашего рода, тебеизвестно, что Дервиллы сколотили свое состояние кораблестроением и содержаниемкораблей и только впоследствии занялись коммерческим банком.

— Да.

— Так вот, выходит, эта брошь принадлежала жене КристофераДервилла, который участвовал в строительстве «Мейфлауэра» и даже плавал на нем.

— Но я не могу принять такую вещь...

— Прежде чем отпираться, позволь заметить, что как раз из-заее исторического значения он хотел передать ее тебе.

— Хорошо, раз Генри хотел, чтобы эта брошь принадлежала мне,я приму ее.

По мрачному лицу Куинна пробежала тень.

— В таком случае едем, как только ты будешь готова.

Она с удивлением спросила, взглянув на него:

— Едем? Куда?

— В Солтмарш.

— Нет, я не поеду с тобой.

Было невозможно вернуться в места, где она была таксчастлива. Пока мир не рухнул.

— Кроме броши, которую надо забрать, я бы хотел, чтобы тыпосмотрела кое-какие вещи.

— Я в самом деле не...

— Это твои вещи. Ты оставила в доме кучу личных вещей.

— Отдай мне только брошь, я ничего больше не хочу, — глухопроизнесла она.

— Ничего?

— Вообще.

Лицо у него стало жестким.

— Даже свободы, к которой ты так стремилась?

Она затаила дыхание.

— Ты хочешь сказать, что согласишься аннулировать брак?

Он взглянул на нее из-под длинных темных ресниц.

— Возможно. Но с условием.

— Каким?