class="p1">— Просто ты оказалась на пути, — пожал плечами воришка. — Ему все равно, кого подставить, законы Афин не для него. В конце концов, его отец сам…

— Кратос! — резко одернула Элизеба: сын стоял к ней лицом.

— Но это же правда, мама! — настаивал мальчуган. — Он мне все уши прожужжал этой историей, да и тетя Сибелла не возражает. Он сын Гермеса и любимец богов.

Элизеба покачала головой, и Габриэль поняла, что женщина ужасно смущена этими слухами. Зена широко распахнутыми глазами воззрилась на паренька:

— Сын олимпийца Гермеса, покровителя воров и мошенников?

— Не совсем так, — поправила Габриэль, задетая неточностью определения. — Гермес — вестник богов, он быстр, ловок и плутоват, но он скорее позаботится о герое вроде Одиссея, чем о воришке с рынка.

Кратос сверкнул глазами в ее сторону, но девушка не обратила на это внимания.

— Хитрость и обман — разные вещи, но воровство подло всегда. Не говоря уж о том, чтобы переложить вину на соседа! Попадись негодяй мне в руки, и никакой папаша его не спасет! Будь он хоть Зевс! Или бог холодной погоды, о котором рассказывал Петер! Так бы и придушила голыми руками, несмотря на родню! — разошлась Габриэль.

Наконец в комнате воцарилась тишина, и Зена вздернула бровь. Болтушка, раскрасневшись от гнева и уже не находя слов, качала головой.

— Хочешь с ним поговорить? — неожиданно спросил Кратос. — Я приведу его.

— Не стоит, нам пора в путь, — Зена считала разговор законченным, но ее подруга уже закивала:

— Обязательно приводи.

— Габриэль, — внушительно произнесла воительница, — мы уезжаем при первой же возможности.

— Езжай одна, — ответила девушка, горящими глазами глядя в пустоту. — Я останусь здесь, пока не выложу негодному мальчишке все, что о нем думаю. Пожалуй, добавлю на память пару синяков да посмотрю, примчится ли Гермес в своих крылатых сандалиях, чтобы защитить гадкого сыночка, — она поглядела на Зену. — Уезжай, если хочешь. Скажи, когда и где тебя найти, я догоню.

Зена улыбнулась помимо своей воли:

— После всех неприятностей, в которые ты угодила в Афинах, думаешь, я оставлю тебя одну? — Воительница посмотрела на Кратоса и приказала: — Ступай. Чем раньше приведешь ворюгу, тем раньше мы уедем, а я не хочу ждать.

Мальчик кивнул, вышел на освещенное место и, глядя на мать, прижал одну руку к груди, а сверху приложил кулак другой.

— Знаю, сынок. Иди.

Кратос колебался лишь мгновение, затем его юное лицо стало суровым, мальчик выбежал в соседнюю комнату, а оттуда на улицу. Зена слышала, как застучали по камням его башмаки. Звук тут же оборвался.

— Вышел с черного хода, — сказала воительница, обращаясь к Габриэль, которая уже поднялась на ноги и с наслаждением потягивалась. Следившая за губами воительницы Элизеба кивнула:

— Да, с черного хода. Там может проскочить только ребенок. Мы в безопасности… по сравнению с темницей.

— Согласна, — пробормотала Габриэль и спросила: — Что это сказал твой сын? — Она скопировала жест, прижав к груди кулак. Элизеба улыбнулась.

«Да она раза в два моложе, чем я думала! — вдруг поняла Зена. — Ведь ее сыну не больше девяти лет. Она ловка, вынослива и даже красива». Теперь женщина сбросила покрывало, и воительница увидела гибкие руки. Они никогда не держали меч, но и слабыми не казались. Лицо Элизебы, тонко очерченное, носило следы тревог и делало ее старше.

Элизеба снова улыбнулась, и ее темно-синие глаза оживились:

— Это семейный знак, только для нас двоих. У нас их множество. Этот я выдумала, когда Кратос был совсем еще ребенком, чтобы сказать: «Я люблю тебя, будь осторожен».

— Ой, — расплылась в улыбке Габриэль. — Ой, как трогательно!

С лица Элизебы, напротив, сошло выражение радости:

— В последний год сын часто пользуется этим жестом. Никогда не думала, что мы поменяемся ролями, — женщина вздохнула, закрыла глаза и подперла рукой щеку. Легкое прикосновение Габриэль заставило ее вернуться к реальности:

— Мне очень неловко спрашивать, но… Как ты оказалась в тюрьме? — поинтересовалась она. — Конечно, это не мое дело и… Но ты ведь непохожа на вора или, чего доброго, на…

— Габриэль! — укорила Зена, и девушка покраснела до корней волос.

— Я… Я не то хотела сказать! — прошептала она подруге и снова повернулась к глухой женщине.

Элизеба поникла и с трудом выговорила:

— Я оказалась там из-за сына. Хозяева так рассердились, когда он не принес им ни монет, ни кошельков, ни колец да еще сказал, будто женщина-воин велела никого не трогать и пригрозила, что…

— Она ему не угрожала! — вмешалась Габриэль. — Зена никогда не запугивает детей!

— Да, Кратос мне все объяснил, тот рассказ был для хозяев. Спасибо, воительница, — поблагодарила Элизеба за монеты и заботу о сыне. — Я провела в темнице две ночи без сна. Простите, засыпаю на ходу, — она положила голову на скрещенные руки, лежащие на столе. Габриэль тронула ее за одежду и отвела на место, где раньше сидела сама. Опустившись на пол, она устроила голову женщины у себя на коленях, сказав:

— Так ведь удобнее. Мы с Зеной побудем на страже.

Элизеба благодарно улыбнулась и тотчас заснула.

Надолго воцарилась тишина, нарушаемая лишь потрескиванием масляного светильника и глубоким ровным дыханием матери Кратоса. Зена поднялась на ноги, размялась и принялась ходить по хибаре: четыре шага налево, четыре направо.

— Габриэль, — сказала она наконец.

Но Габриэль уже трясла головой:

— Нет, нет, нет, и не думай. Я знаю, что ты скажешь, и не собираюсь тебя слушать. Ладно, если б это была случайность, но златовласый воришка бежал ко мне, именно ко мне. Он смеялся!

— Габриэль, посуди сама, у таких, как Геларион, нет совести. Ты не можешь вбить ему в голову то, что он не способен понять. Афины для нас ловушка: стоит сюда приехать, и неприятности сыплются как из рога изобилия. Давай уедем прямо сейчас, как только вернется Кратос. Решайся!

— Нет! — твердо заявила Габриэль и, заметив, что Элизеба пошевелилась, успокаивающе улыбнулась усталой женщине и откинула с ее лба прядь темных волос; подождала, пока та не заснула опять. — Езжай на здоровье, я тебя не виню. В Афинах нам и правда пришлось несладко. Знаю, что ты собираешься сказать насчет Гелариона, но все равно я его проучу. Если я прочитаю ворюге вдохновенную речь о честной жизни, он станет ненамного лучше, а вот если наставлю ему пару шишек, это он запомнит надолго. Не нужно так шутить с прохожими.

Глаза Габриэль потемнели и напоминали бурлящее море. Злость в них так и кипела:

— Он не только смеялся надо мной, он натравил на меня Агринона. Того самого, которого я поколотила, чтобы не приставал к