— Странно, — заметил следователь. — Человек собрался умереть, согласитесь, это не рядовое событие, и при этом в его поведении вы не замечаете никаких изменений. Или вы просто не хотите мне ничего говорить?

Пристально глянул на Марию. Но та не отвела взгляд.

— Да, вы правы, я не хочу обсуждать с посторонними людьми наши с Игорем взаимоотношения, — сказала она. — Это… это слишком серьезно для меня. И слишком больно. Игоря уже не вернуть. Его нет. Так зачем копаться, зачем ворошить память?

— Я не посторонний, я следователь…

— Вы, в первую очередь, человек. И — мужчина. И должны понимать. Есть такая пословица — в доме повешенного не говорят о веревке. Я не хочу говорить о веревке. По крайней мере теперь. Извините.

В голосе Марии зазвучали напряженные нотки. Она готова была, она могла в любую минуту сорваться в истерику.

— Простите, — поторопился извиниться следователь, которому совершенно не улыбалось успокаивать и отпаивать валерианкой свидетельницу. — Если не теперь, позже, я могу пригласить вас?..

— Как хотите, — безразлично ответила Мария. — Я могу идти?

— Да, конечно, идите…

Эпизод двадцать четвертый. Пять месяцев и одиннадцать дней до происшествия

— Ты куда?

— На работу.

— Еда на столе. Десерт в холодильнике.

— Чего ты?

— Люблю смотреть, когда мужчины едят. Это так много говорит об их характере. Отец у меня ел не как ты — торопливо, быстро. И все равно что. Присядет, накидает и — побежал. Мать на него сильно обижалась — готовила, старалась. А ему все равно, что пирог с грибами, что картошка в мундире. И характер такой же — мимо всего бежал. Куда-то. Сам не знал куда…

— А я как ем? Какой у меня характер?

— Терпеливый, разумный. И ешь так же — пережевываешь тщательно. Как положено. Косточки вон аккуратно складываешь рядком. Другие кидают как попало.

— Это что, плохо?

— Это никак. Это зависит от того, среди кого ты окажешься и чему себя посвятишь. В какие руки попадешь. Ты не сам по себе, ты — с людьми.

— Уже попал. В твои.

— Мои руки никого не держат. Мои руки разомкнуты. Хочешь — улетай, хочешь — оставайся. Я никого не неволю. Зачем? Силком никого удержать нельзя, хоть даже ежовые рукавицы надень — только ребра пообдерешь, вырываясь.

— А улетать не хочется.

Посмотрели друг на друга.

— Ты когда придешь?

— Постараюсь поскорее. Скучать будешь?

— Ничуть… Я самодостаточная. Есть ты рядом — я рада. Нет тебя — значит, ты скоро придешь и радость вернется. Я умею ждать. Я как улитка в домике — я везде у себя и с собой. У меня профессия такая, работаю в одиночестве. Сама для себя и сама с собой. Так что я привыкла.

— Тогда я пошел.

— Иди… Чтобы вернуться…

Эпизод двадцать четвертый. Пять месяцев и двадцать семь дней до происшествия. Продолжение

— Хочу познакомить тебя со своими друзьями.

— Зачем?

— Чтобы они стали твоими друзьями. У меня их не так много, но они проверены временем. Не хочу никаких тайн. Хочу, чтобы ты знал про меня все.

— А это правильно — знать всё?

— Правильно! Если есть какие-то тайны, даже самые маленькие, даже невинные, они рождают подозрения. Иногда очень большие.

— Считается, что отношения должны строиться на доверии.

— Cогласна. А доверие — на знании. Тот, кто знает, тот не сомневается. Кто не знает — тот домысливает и фантазирует и может дофантазироваться до черт знает чего. Нам всегда кажется больше, чем есть на самом деле. Это от страха быть уязвленным. Вот мы и нагораживаем. От самозащиты. От самолюбия. Это плохой путь. Мы не должны защищаться, мы должны открыто идти друг к другу.

Она посмотрела на него. Улыбнулась.

— Может, ты и права. Своей жене я доверял. Просто так.

— Просто доверие — это слепота и блуждание в потемках. Я не хотела бы, чтобы ты бродил впотьмах. Так можно и ноги сломать. Или прийти не туда. Мне нечего скрывать.

— Значит, и мне надо…

— Тебе нет! Ты можешь не говорить ничего. Это твое право. Каждый выбирает сам. Я хочу, чтобы ты знал про меня все. Мне так комфортней. Я не хочу подозрений, вопросов, разборок, ссор. Если ты начнешь спрашивать, мне придется отвечать. А это… это как насилие. Я не хочу никаких вопросов. Я хочу, чтобы ты знал все и сразу. В субботу мы собираемся на даче. Ты приглашен.

— Кем?

— Мною. Этого вполне достаточно. Форма одежды — свободная. Форма поведения — раскрепощенная.

Эпизод второй. Восемь месяцев и пять дней до происшествия

Звонок. Номер совершенно неизвестный. Брать — не брать? Этот телефон знают только свои, только близкие и друзья. Наверное, надо…

— Да. Я слушаю.

— Игорь Олегович?

Голос незнакомый.

— Он самый. С кем имею честь?

— Это не важно. Меня просили позвонить, чтобы выяснить об одном кредите. Вы должны поставить свою подпись.

— Послушайте, этот телефон частный, если у вас есть вопросы, касающиеся моей работы, то приходите, пожалуйста, в офис в рабочее время и запишитесь на прием. Если это в моих силах, я с удовольствием помогу вам. Спасибо.

— Вы не поняли. Это вопрос частный, потому что касается лично вас.

— Послушайте… Я не занимаюсь кредитами в неслужебное время, поэтому, пожалуйста, не звоните по этому телефону. Никогда! Кто вам вообще дал номер? Прощайте. — Нажал отбой. Идиоты какие-то!

Но телефон зазвонил снова.

— Если вы не перестанете мне звонить, то…

— У вас могут случиться неприятности… Вы это хотели сказать?

Именно это он и хотел сказать.

— Только не у нас, а у вас! У вас могут случиться.

— Это что, шантаж?

— Это просьба. Кредит просят серьезные люди для серьезного дела. Если его не будет, они понесут большие материальные потери.

— А не пошли бы вы… — И Игорь назвал адрес, куда следовало пойти. Очень короткий. Но хорошо всем известный. И отключил телефон.

Ну что за работа, когда даже дома покоя нет?

Интересно, кто это? Через него каждый день проходит два десятка договоров. Какие он не подписал? Кому? Может быть…

Раздался звонок городского телефона.

— Да?

— Мы не договорили…

Тот же голос! Они и домашний его знают?!

— Давайте не будем принимать поспешных решений. Кредит одобрен всеми инстанциями, дело только за вами. Но оно застопорилось. Мы бы хотели понять почему?