— Но ведь я видела вчера котёнка, маленький такой, серенький, пушистый, он же не мог через болото перебраться? — еле слышно говорила она, словно летая в это время в облаках. Её взгляд, устремленный в стену, казался задумчивым, возможно, она не знала, что еще сказать или сделать. Или просто не могла понять, почему Яргул так пристально на неё смотрит, словно ожидая очередного глупого вопроса.

— Маленький, серенький! — хмыкнул блондин, протерев губы салфеткой, привольно расположившись на стуле, потянувшись, после чего поднялся и, сделав несколько шагов к столу, оторвал тонкую щепку от корзины, в которой лежали яблоки, выковыряв ею мясо, застрявшее между зубов. — Очень интересно!

— Я, наверное, пойду к себе, устала сегодня немного. — Ива не спускала взгляда с молодого человека, который так же пристально продолжал смотреть на неё, словно хотел что-то сказать или сделать. Что явно начинало пугать её. Тогда она встала и, сделав несколько шагов вперёд, обернулась. — Яргул? — спросила она. — Я хотела бы завтра убрать в комнатах, там столько пыли. Видагор не рассердится, как думаешь?

— Я постараюсь его занять на время, чтобы он тебя не трогал! — слегка улыбнулся блондин всё той же своей белозубой улыбкой. — Хотя ты же не пленница, тем более не служанка. Тебе незачем всё это делать.

— Мне скучно просто так сидеть и ждать своей участи. А так хоть какая-то польза от меня будет, — тихо ответила Ива и, развернувшись, вышла из комнаты.

— Маленький, серенький! — снова произнес Яргул с выраженными нотками недовольства в голосе, швырнув щепку, которой ковырял в зубах, на пол. — Маленький, серенький.

Блуждая по коридору, Ива смотрела на картины, разглядывая людей, изображенных на них. Но одна из картин заинтересовала её сильнее всех. Ива уставила взор в лицо женщины, что была изображена на портрете. Красивое лицо с ярко выраженным румянцем, покрывающим щеки. Казалось, от неё веяло жизнью, некой сказочной нежностью и добротой. Её светлые волосы, заплетенные в косу, обвязанные нежно-голубого цвета лентой, опускались чуть ниже плеч, подчеркивая тонкость её фигуры, стройность талии, которую опоясывал тот самый пояс в красных маках, что был одет на Иве. Белое платье небрежно весели на её плечах, цепляясь сборкой ткани за кожу. Россыпь светлых веснушек, поселившихся на её щеках, делали её лицо более молодым, более свежим. И глаза, небесно-голубого цвета, они успокаивали, влюбляли в себя. Заставляли смотреть в них, утопать, казалось, шептали, околдовывали. — Завораживает. Правда? — вдруг послышался за спиной мужской голос, и, обернувшись, Ива увидела Яргула. — Она такой живой всегда была, цветущей. Она дарила тепло и доброту, как ты! — Его взгляд казался печальным, немного убивая ту серьезность, поселившуюся на его лице. Этот человек, что казался ей беззаботным и весёлым всегда, так сильно менялся, разглядывая женщину на портрете.

— Кто эта девушка? — Ива снова подняла глаза на портрет, вглядываясь в её чистые черты лица. — Она одна из ваших жертв?

— Она наша мать! — слегка улыбнулся Яргул, глубоко вдохнув, снова погас, убрал с лица улыбку. — Она была, как и ты, священным даром, но отец полюбил её и не смог совершить ритуал, луна ушла, и стрелки часов его жизни начали свой ход. Но он никогда не жалел о содеянном, опоённый её красотой, больше не поддавался на зов лунного духа. Он умер, когда мне было девять лет, Видагору тогда уже было четырнадцать. — снова вздохнул молодой человек и, обернувшись, жестом руки указал на портрет мужчины, что висел на стене напротив. — Вот наш отец. Он был первым колдуном, именно он создал этот ритуал, связав себя договором с лунным духом. В ночь, наполненную светом полной луны, убив девушку, чья душа светлей белого савана, чище утренней росы, ритуальным ножом на священной земле у алтаря, поглотив её душу, можно забрать все её годы жизни себе. Продлить молодость и жить вечно! Он создал много проклятий и множество договоров заключил с тварями лесными, подчинил себе силы природы, силы стихий. Но не смог устоять перед её улыбкой! — Молодой человек снова поднял глаза на портрет матери и снял паутину, завладевшую нижним левым краем рамы, обрамлявшей картину.

— Зачем ты это всё рассказал мне? — еле заметно дернулась девушка в надежде, что молодой колдун не заметит её страха, хотя дрожь в голосе явно его выдавала.

— Просто увидел, как ты разглядываешь её лицо, и ненароком вспомнил, как хорошо было в те времена, когда она была жива. Всё было иначе. Проще, чище. Но потом её не стало, и отец, поникнув от горя, не выдержав, остановив биение своего сердца, умер, оставив нас одних. А потом брат возобновил ритуал, и ваши души, они стали для нас чем-то незаменимым, желанным. Каждые пять лет ты ждешь новую жертву, чтобы вновь поглотить её чистую душу, желая еще и еще. И это бесконечная, сковывающая цепь, тянущая на дно.

— Теперь я понимаю, почему вы с братом так отличаетесь. Ты очень на неё похож. Светлые волосы, голубые глаза. А Видагор, он как мрачная туча, черный, грозный и всё время хмурый.

Тогда молодой человек снова улыбнулся и, схватив девушку за руку, стараясь как можно нежнее сдавливать пальцами её запястья, протащил по коридору, остановившись у одной картины, на которой были изображены две девушки. Одна, как Видагор, темноволосая, высокая. Её бледная кожа, словно мертвая, отдавала серостью, отчего ярко-голубые глаза, казалось, светились. Темно-бордовое платье подчеркивало худощавость фигуры, делая его более длинным. А вторая девушка, как Яргул, светлая. Её белоснежные волосы волнами спускались до пояса, что обрамлял нежно-голубое платье, сжимая её тонкую талию, делая более стройной и привлекательной. Слегка вздернутый кверху носик и невероятной красоты немного округлые большие глаза, так же сияющие голубыми огоньками. На её лице мягкой ноткой рисовалась нежная улыбка. — Это наши сёстры! — проговорил Яргул, коснувшись полотна рукой.

— У вас есть сёстры? — удивилась Ива, вернув свой взгляд на картину, вглядываясь в лица девушек, что крепко держались за руки, словно боялись разлуки. — Но я обошла все комнаты и не встретила ни единой души. Даже признака, чтобы здесь жил кто-то, кроме вас.

— Они здесь не живут. Заключённые в недрах священной земли, они могут выходить на поверхность, только когда свет полной луны коснётся алтаря. Таково их проклятье.

— За какие проступки им такое наказание? — снова затряслась Ива, стараясь не показывать тот рвущийся наружу порыв уйти. Холодок обдал её кожу, выпустив мурашки наружу, что, пробежав мгновенье, появившись на её грудной клетке, еле заметными бугорками исчезли.

Но молодой человек не смотрел на неё, выпустив её ладонь из своих рук. — Мои