– Нет, а слыхал от старухи Гопкинс.

– Ну, тогда это так и есть. Все говорят, что она ведьма.

– Говорят! Я наверно знаю, что она ведьма. Она околдовалаотца. Он мне сам сказал. Идет он как-то и видит, что она на него напускаетпорчу, тогда он схватил камень, да как пустит в нее, – и попал бы, если б онане увернулась. И что же ты думаешь, в ту же ночь он забрался пьяный на крышусарая, и свалился оттуда, и сломал себе руку.

– Страсть какая! А почем же он узнал, что она на него порчунапускает?

– Господи, отец это мигом узнает. Он говорит: когда ведьмаглядит на тебя в упор – значит, околдовывает. Особенно если что-нибудьбормочет. Потому что если ведьмы бормочут, так это они читают «Отче наш» задомнаперед.

– Слушай, Гек, ты когда думаешь пробовать кошку?

– Нынче ночью. По-моему, черти должны нынче прийти за старымхрычом Вильямсом.

– А ведь его похоронили в субботу. Разве они не забрали егов субботу ночью?

– Чепуху ты говоришь! Да разве колдовство можетподействовать до полуночи? А там уж и воскресенье. Не думаю, чтобы чертям можнобыло везде шляться по воскресеньям.

– Я как-то не подумал. Это верно. А меня возьмешь?

– Возьму, если не боишься.

– Боюсь! Еще чего! Ты мне мяукнешь?

– Да, и ты мне тоже мяукни, если можно будет. А то прошлыйраз я тебе мяукал-мяукал, пока старик Гэйс не начал швырять в меня камнями, даеще говорит: «Черт бы драл эту кошку!» А я ему запустил кирпичом в окно, –только ты не говори никому.

– Ладно, не скажу. Тогда мне нельзя было мяукать, за мнойтетя следила, а сегодня я мяукну. Послушай, а это что у тебя?

– Ничего особенного, клещ.

– Где ты его взял?

– Там, в лесу.

– Что ты за него просишь?

– Не знаю. Не хочется продавать.

– Не хочешь – не надо. Да и клещ какой-то уже оченьмаленький.

– Конечно, чужого клеща охаять ничего не стоит. А я своимклещом доволен. По мне, и этот хорош.

– Клещей везде сколько хочешь. Я сам хоть тысячу наберу,если вздумаю.

– Так чего же не наберешь? Отлично знаешь, что не найдешь ниодного. Это самый ранний клещ. Первого в этом году вижу.

– Слушай, Гек, я тебе отдам за него свой зуб.

– Ну-ка, покажи.

Том вытащил и осторожно развернул бумажку с зубом.Гекльберри с завистью стал его разглядывать. Искушение было слишком велико.Наконец он сказал:

– А он настоящий?

Том приподнял губу и показал пустое место.

– Ну ладно, – сказал Гекльберри, – по рукам!

Том посадил клеща в коробочку из-под пистонов, где сиделраньше жук, и мальчики расстались, причем каждый из них чувствовал, чторазбогател.

Дойдя до бревенчатого школьного домика, стоявшего поодаль отдругих, Том вошел туда шагом человека, который торопится изо всех сил. Онповесил шляпу на гвоздь и с деловитым видом бойко прошмыгнул на свое место.Учитель, восседавший на кафедре в большом плетеном кресле, дремал, убаюканныйсонным гудением класса. Появление Тома разбудило его.

– Томас Сойер!

Том знал, что когда его имя произносят полностью, этопредвещает какую-нибудь неприятность.

– Я здесь, сэр.

– Подойдите ближе. По обыкновению, вы опять опоздали?Почему?

Том хотел было соврать, чтобы избавиться от наказания, нотут увидел две длинные золотистые косы и спину, которую он узнал мгновенноблагодаря притягательной силе любви. Единственное свободное место во всемклассе было рядом с этой девочкой. Не задумываясь ни на миг, он сказал:

– Я остановился на минуту поговорить с Гекльберри Финном!

Учителя чуть не хватил удар, он растерянно взирал на Тома.Гудение в классе прекратилось. Ученики подумывали, уж не рехнулся ли этототчаянный малый. Учитель переспросил:

– Вы… Что вы сделали?

– Остановился поговорить с Гекльберри Финном.

Никакой ошибки быть не могло.

– Томас Сойер, это самое поразительное признание, какое ятолько слышал. Одной линейки мало за такой проступок. Снимите вашу куртку.

Рука учителя трудилась до полного изнеможения, пока неизломались все прутья. После чего был отдан приказ:

– А теперь, сэр, ступайте и сядьте с девочками! Пусть этобудет для вас уроком.

Смешок, волной промчавшийся по классу, казалось, смутилТома; на самом же деле это было не смущение, а почтительная робость перед новымбожеством и страх, смешанный с радостью, которую сулила такая необыкновеннаяудача. Он сел на самый конец сосновой скамьи, а девочка, вздернув носик,отодвинулась от него подальше. Все кругом шептались, подталкивали друг друга иперемигивались; однако Том сидел смирно, положив руки перед собой на длиннуюнизкую парту и, повидимому, с головой уйдя в книгу.

Мало-помалу на него перестали смотреть, и привычное школьноежужжанье опять воцарилось в сонном воздухе. Том начал украдкой поглядывать надевочку. Она это заметила, презрительно поджала губы и на минуту дажеповернулась к Тому спиной. Когда же она опять осторожно обернулась, перед нейочутился персик. Она его отодвинула. Том тихонько подвинул персик обратно. Онаопять его оттолкнула, но уже не так враждебно. Том, не теряя терпения, положилперсик на старое место. Она его не тронула. Том нацарапал на грифельной доске:«Пожалуйста, возьмите – у меня есть еще». Девочка посмотрела на доску, ноничего не ответила. Тогда Том принялся рисовать что-то на доске, прикрывая своепроизведение левой рукой. Сначала девочка не хотела ничего замечать, потомженское любопытство взяло верх, что можно было заметить по некоторым признакам.Том по-прежнему рисовал, как будто ничего не видя. Девочка попробовалаисподтишка взглянуть на рисунок, но он ничем не показал, что замечает это.Наконец она сдалась и нерешительно шепнула:

– Можно мне посмотреть?

Том приоткрыл карикатурный домик с двумя коньками на крыше итрубой, из которой дым выходил штопором. Девочка так увлеклась рисованием Тома,что забыла обо всем на свете. После того как рисунок был окончен, онапосмотрела на него с минуту и сказала:

– Как хорошо! А теперь нарисуйте человечка.