как Юлий Цезарь в Колизей, ожидая, пока мы посыпем на него лепестками роз и девственницами.

Моя мать говорит себе под нос: — Не то чтобы он нашел что-нибудь из этого в этом доме. — Я пристально смотрю на нее. Она машет на меня рукой, как будто отгоняет муху. — О, не смотри на свою собственную маму таким злобным взглядом. Знаешь, я же не ragazza stupida (с итал. глупая женщина). — Она постукивает пальцем по своим очкам и шевелит бровями. — Я вижу, что здесь происходит.

Я знаю, что она говорит не обо мне, потому что здесь буквально ничего не происходит из того, что касается меня. Если только она не нашла мою коллекцию секс-игрушек и эротики. Нет, этого не может быть. У нее бы уже случился инсульт, и она упала бы замертво, если бы нашла их.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь.

Она улыбается.

— Нет? Ты не видела того симпатичного мальчика, которого Лили протискивает в свою комнату в любое время дня и ночи?

Я шокирована. Я просто не могу поверить, что мать криминальной семьи Карузо позволила бы своей внучке заводить незаконные связи в доме, не говоря уже о сыне чистильщика бассейна.

— Ты знала об этом? Почему ты ничего не сказала?

— Кому? Твоему брату? И убить бедного мальчика?

— Мне!

— Чтобы ты испортила ей все веселье, положив этому конец?

— Да!

Она кудахчет.

— Piccolina principessa (с итал. маленькая принцесса) собирается до конца своих дней быть замужем за одним и тем же идиотом, Рейна. Она заслуживает того, чтобы сначала немного пожить. — Когда я просто стою и недоверчиво смотрю на нее, она говорит более мягко: — Я очень сожалею, что не дала тебе столько же свободы.

После мгновения глубокого шока я тихо говорю: — Пожалуйста, подожди. Мой мозг расплавился.

Она поворачивается и, прихрамывая, идет к кухонному столу, опираясь на трость, затем опускается на стул и вздыхает. Одетая во все черное, как одеваются все вдовы в семье, независимо от того, как давно умерли их мужья, — она выглядит намного старше своих шестидесяти пяти лет. Она никогда не красила свои седые волосы и носит их коротко подстриженными, как у мужчины. Стиль одежды, который носит, старомодный и нелестный. У нее нет лишнего веса, но она отказывается делать что бы то ни было, чтобы сделать себя хотя бы немного привлекательной, включая макияж или обновление своих очков в соответствии со стилем этого века.

После того, как мой отец был убит, она просто сдалась. Я знаю, что это было не от горя. Я думаю, дело в том, что она никогда не хотела, чтобы другой мужчина снова обратил на нее внимание. Жизнь с моим отцом — яростным сицилийцем была адом для всех нас. Особенно после того, как ей поставили диагноз рассеянный склероз, и он привез свою двадцатидвухлетнюю любовницу жить в гостевой коттедж, чтобы ему не пришлось “трахать калеку”, как он выразился.

Наблюдение за тем, как моя мать высоко держит голову и стискивает зубы, несмотря на всю его жестокость и неосмотрительность, научило меня быть такой же сильной, когда мой собственный муж оказался хуже, чем когда-либо был мой отец. Настолько хуже, что я никогда не могла себе этого представить.

— С любовью глядя на меня, мама говорит: — Ты лучшее, что я сделала в своей жизни, stellina (с итал. звездочка). Я очень горжусь тобой.

Мне приходится снова отвернуться к кастрюле на плите, чтобы она не увидела, как слезы заливают мне глаза. Комплимент моей матери — событие столь же редкое, как наблюдение НЛО.

Я бормочу слова благодарности, глядя на воду и желая, чтобы она закипела, чтобы мне было чем заняться, кроме борьбы с этим ужасным чувством в груди. Мне гораздо легче иметь дело с гневом, чем с нежностью. Гнев дает тебе броню. Нежность обнажает тебя до костей.

— Из тебя вышла бы отличная мать, — продолжает она задумчивым тоном. — Жаль, что ты не могла иметь детей. Или мне следует сказать ... что ты не пыталась. — Когда я смотрю на нее, снова пораженная, она хихикает. — Я не виню тебя, tesoro (с итал. дорогая). Энцо как отец? — Она содрогается. — Ты была умнее меня. Не то чтобы я хотел сказать, что сожалею о своих детях, но имей в виду, ты любовь всей моей жизни. Она на мгновение задумывается. — Твой брат, ничего впечатляющего.

Я смеюсь.

— Я знаю, ты не это имеешь в виду. Он первенец, мальчик. На Сицилии это было бы преступлением, караемым смертной казнью, если бы ты не любила его больше всех.

Она пожимает плечами.

— Тогда нам повезло, что мы не на Сицилии.

— О, мама. Ты опять пила вино.

— Нет, но ты напомнила мне, — говорит она, оживляясь, чтобы посмотреть на винный холодильник. — Как насчет хорошего “пино нуар”?

— С каких это пор ты пьешь что-нибудь, кроме Кьянти?

— С тех пор, как я начала наблюдать за этим очаровательным молодым человеком на YouTube с его собственным каналом “Все о вине”.

— Ты смотришь YouTube?

Она кивает, как будто ее решение выйти в Интернет не так важно, как высадка на Луну. Вплоть до прошлого года она все еще пользовалась кнопочным телефоном.

— Пино — его любимое вино. Он пьет его галлонами. Давай попробуем немного с тальятелле.

— Вау. Чудеса никогда не прекращаются. Ладно, мама, я в деле.

Я направляюсь к винному холодильнику, выбираю бутылку и подношу ее к стойке, чтобы открыть, когда в дверь кухни входит мужчина.

Это ирландец.

Мое сердце сжимается. Лицо пылает. Я делаю резкий вдох и замираю.

— Привет, — говорит он хриплым голосом, пристально глядя на меня.

Преодолев шок, я умудряюсь сказать: — Ты.

Он посылает мне свою фирменную ухмылку

— Да, я.

В руках у него завернутый букет белых роз. На нем снова черный костюм. Судя по всему, от Армани. Его галстук и рубашка тоже черные. На любом другом мужчине такое количество черного сделало бы похожим на ведущего игрового шоу или гробовщика. Этот мужчина в черном с головы до ног похож на модель с подиума, которая подрабатывает наемным убийцей, и самодовольным ублюдком. И, о, сладкий Иисус, помилуй мою душу, я не замечаю, насколько тесен костюм в области его промежности. Я не вижу этой существенной