— А что ему там нужно было? — внимательно взглянул на нее аспирант Курочкин.

— Да понятия не имею. Чуть меня преступник не убил, хорошо, что дядя Петя, охранник наш, вовремя появился. — От пережитых волнений у Лены на глазах появились слезы.

— Бедная моя девочка, ты же знаешь, что всегда можешь на меня рассчитывать, — Курочкин положил свою сильную мужественную руку на ее ладошку. — А ты хорошо запомнила негодяя? Сможешь его узнать при встрече? — проникновенно заглядывал он в глаза девушки.

— Спасибо, Леша, за поддержку, но мужика того я не узнала, да и не видела я его толком, — произнесла Лена, но руку свою все-таки вытащила.

Курочкин неопределенно хмыкнул, потом, снова закусив пирожком, спросил:

— А что тот мужик делал в храме, ну, тот, которого траванули? — спросил он.

— Траванули? Откуда ты знаешь, что его траванули? Я вроде не говорила об этом. Ну, не важно, а может, и говорила. Да не знаю я толком, что с ним случилось. Тот мужик у меня на экскурсии был, а потом мы услышали крик такой жуткий, просто волосы дыбом от него. Яшин сказал, что его отравили.

— Яшин? Кто такой Яшин? — удивился Алексей.

Лена чуть не прикусила свой болтливый язычок.

— Владимир Яшин — следователь, он занимается этим делом, и убийством Ивана Васильевича, кстати, тоже, — смущенно ответила она.

Это смущение не осталось незамеченным для аспиранта Курочкина.

— Да? Неужели? Вот так совпадение! И ты с ним знакома, с этим следователем? Что ты о нем думаешь? — принялся засыпать ее вопросами Алексей.

— Мы познакомились сегодня, когда он меня допрашивал, — при этих словах Лена покраснела до кончиков ушей, вспомнив, как Володя Яшин отпаивал ее валерьянкой и гладил по голове, успокаивая ее истерику.

Курочкин отпил колу из пластикового стаканчика и с неопределенной ухмылкой продолжил:

— Ну-ну, а следователь Яшин наверняка молод и хорош собой?

«Что это, ревность? Дорогой Курочкин, так я тебе ничего и не обещала», — пронеслась в голове у Лены правильная мысль.

— Я его не рассматривала, — твердо проговорила она, глядя в глаза собеседнику. — А вы с какой целью, аспирант Курочкин, интересуетесь? — попыталась перевести все в шутку девушка.

— Да так просто, — немного смутился Алексей. — Я вот что спросить еще хотел, ты же с Плотниковым близко общалась? Он тебе ничего не передавал, на хранение, так сказать?

— Да нет вроде, а что?

— Да понимаешь, бабушка моя Элеонора подружка его хорошая, еще со студенческой скамьи. Вместе на одном курсе учились, и сейчас поддерживали хорошие отношения, дружили семьями, так сказать. Он перед смертью у нее кое-какие бумаги по Василию Блаженному взял. Хотел эти исследования в своей монографии прописать, а теперь вот — бабушка просила забрать этот дневник, который еще деду моему принадлежал. Теперь-то Ивану Васильевичу он точно не понадобится, — развел руками заботливый внук.

— А я не знала, что твоя бабушка научной работой занимается, — удивилась Лена.

— Да она и не занимается. Она вот уже тридцать лет в школе работает, историю преподает. А этот дневник, как она говорила, нечаянно нашла на даче нашей, в каких-то старых коробках. Это мой дед Михаил Осипович всю жизнь до самой смерти собирал старые документы, исследовал храм святого Василия. Он был архитектором, но интересовался историей архитектуры и строительства собора. Я вспомнил, что твоя диссертация тоже по этой тематике, думал, что, может, Плотников с тобой поделился материалами, — медленно жуя пирожок с яблочным повидлом, сообщил Алексей.

— Нет, мне он ничего не передавал, — покачала головой Синицкая, а затем продолжила: — Я сегодня собираюсь наведаться к бабе Тоне, домработнице Плотникова. Передать соболезнования, предложить свою поддержку. Если хочешь, поедем вместе — поищешь там документы своей бабушки. А как они хоть выглядят?

— Да там блокнотик небольшой, старый, типа ежедневника в коричневом переплете.

На первой странице написано, что он принадлежал Михаилу Осиповичу Каретникову, моему деду.

— Я сейчас бабе Тоне позвоню и сразу поедем.

— Заметано. — Сразу повеселев, Курочкин принялся доедать уже третий пирожок с повидлом.

Эх, не обманули зодчие-мастера — действительно построили чудо-храм, да таков, что не только во всей столице Москов, но и во всей Руси-матушке такой красоты не видывали. И местные, и чужестранцы — все дивились на невиданное строение, ходили, рты раскрывши.

А сегодня и праздник великий — храм, посвященный матушке-Богородице, что на рву, освещать будут.

По такому случаю все мастеровые надели свои самые праздничные одежды, причесали нечесаные косматые бороды и отправились к храму.

Сам митрополит Макарий освещал новосделанный храм.

Усмехаясь в окладистую белоснежную бороду, Макарий радостно потирал руки. Ведь теперь Москва — поистине Третий Рим. Именно он задумал воссоздать в центре Москвы образ святого города Иерусалима, города в городе, так сказать. Сам митрополит, считая не зазорным и для своего почтенного возраста, и для своего не менее почтенного сана, ручкался с зодчими и вместе с ними чертил и придумывал приделы нового храма.

Москва — Третий Рим, первый Рим пал, Византия пала, а Москва получила все величие и славу предшествующих городов. Именно столице Руси выпала доля продвигать древнее наследие и культуры предшественников, стать оплотом религии, науки и образования.

Так думал митрополит. В новом Иерусалимском храме все должно быть иначе, он простоит века, многие века, прославляя силу и мощь московского государства.

Много сил было потрачено, чтобы уговорить Иоанна Васильевича на строительство, чтобы показать незыблемость устоев православия в новом храме, новый подход к строительству и зодчеству. И вот теперь звездный час настал.

С этого дня лета 7069 года от сотворения мира, с 29-го дня месяца июня храм официально начал действовать.

«Божиим благоволением и Пресвятыя Богородицы милостию и всех святых молитвами повелением благочестивого великого князя Ивана Васильевича всея Руси самодержца и при его благородных чадах, при царевиче Иване и при царевиче Феодоре, по благословению Макария митрополита всея Руси совершена бысть святая сия церковь Покров Пресвятыя Богородицы на память святых и всехвальных верховных апостолов Петра и Павла в честь и славу Святая Троицы», — именно такую надпись повелевал сделать Макарий по кругу на переходах к шатру и на гранях Покровского собора.

Пока проводил освещение храма, в мозгу Макария застыла одна нехорошая мысль, которая, как свирепый червячок ароматное яблочко, все грызла и грызла пресветлые думы преподобного.