— А можно сегодня про девочку? — перебил Клод.

— Вместо ночных фей? — спросил Пенн.

— Вместо Грюмвальда, — объяснил Клод. — Мне надоел принц. Я хочу принцессу.

— Грюмвальдию? — уточнил Пенн.

— Да! Грюмвальдию! — обрадовался Клод.

— Грюмвальдия — это как озеро в Вермонте. — Ру там никогда не был, но все равно был совершенно прав.

— Принцессы скучные, — заныл Ригель.

— Все девчонки в сказках — потеряшки, — заявил Ру.

— Неправда, — возразил Клод.

— Нет, правда! Они вечно сами теряются и всё теряют. Девчонки в волшебных сказках вечно что-нибудь да посеют.

— Не-а! — замотал головой Клод.

— Да-а! Они теряют то тропинку в лесу, то туфельку на лестнице, то собственные волосы, хоть и сидят в башне без дверей, а волосы буквально растут у них из головы.

— Или голос, — ввернул Бен. — Или свободу, или родителей, или собственное имя. Или свою идентичность. Типа она больше не может быть русалкой.

— Или теряют способность бодрствовать, — добил Ру. — А потом просто спят, и спят, и спят. Ску-у-ука!

Клод начал всхлипывать:

— Принцессы способны на великие дела! Принцесса может быть лучше Грюмвальда. Ей не обязательно спать или терять туфли.

Эмоции мальчиков, похоже, поровну разделились на предчувствие неприятностей из-за того, что они расстроили младшего братишку, и тревогу из-за того, что столько времени, отведенного на сказку, уже прошло, и осталось-то всего ничего, а до сих пор никакой истории так и не рассказано. Тревога из-за возможных неприятностей и нетерпение были, вообще говоря, их преобладающими эмоциями всегда. Ну, может быть, и не тревога. Скорее огорчение из-за того, что они уже впутались в одни неприятности, и нетерпеливое стремление впутаться в следующие.

— Это несправедливо, — ныл Клод. — У нас никогда не бывает принцессы.

— Это несправедливо, — ныли Ригель с Орионом. — Мы так и не узнаем, что случилось с ночными феями.

— Это несправедливо, — добавил Клод. — Они всегда настаивают на своем, потому что их двое.

— Хватит! — снова рявкнул Пенн. — Мы можем сделать и то, и другое одновременно.

— Разве? — Бен явно сомневался.

— Да, потому что… вы знаете, чтó было у этих ночных фей, поймать которых Грюмвальда заставляла ведьма? У них была предводительница, которую звали Принцесса Грюмвальдия.

— Стефани, — поправил его Клод.

— Принцесса Грюмвальдия Стефани, — послушно исправился Пенн.

— А во что она была одета? — спросил Клод.

— Она была одета в лавандовую ночную сорочку, но коротенькую, не «чайной длины», чтобы ноги оставались открыты и было легче и быстрее летать. И она считала Грюмвальда большим младенцем, потому что он так ныл из-за того, что ему приходится править своим маленьким королевством и в то же время учить алгебру, а это казалось ужасно трудным делом. У него было полно работы в ученическом самоуправлении, потому что секретарь ушел со своего поста после того, как казначей пригласил общественного координатора на школьный бал. Принцесса Стефани, которая была ночной феей, естественно, не училась в средней школе, но ее королевство было намного, намного обширнее, чем у Грюмвальда. Его королевство тянулось от северной лесной развилки до горизонта восточного моря. А ее королевство… ну, Стефани правила ночным небом.

— Все-ем?! — Клод был впечатлен.

— Не совсем…

— Вот видишь! — Ригель и Орион: капитаны команды Грюмвальда.

— Только звездами.

— Ого! — Клод прижался к Пенну: своего рода «спасибо».

— Это было работой принцессы Стефани — начальствовать над ночными феями, а работой ночных фей было управлять звездами.

— Что-то начинает напоминать реалити-шоу, — заметил Ру.

— Ну, ты же не думал, что небеса просто сами собой управляют, верно? Ты не думал, что все ночные феи всю жизнь только тем и занимаются, что дразнят беднягу Грюмвальда? Они должны были контролировать, чтобы звезды выходили на небо вовремя, сверкали подобающим образом, умеряли свой блеск во время полнолуния, чтобы луна не злилась и не обижалась, и падали как раз тогда, когда на небо смотрят люди, загадывающие желания. Это была нервная работенка — намного более нервная, чем у президента школьного совета или даже принца, — ведь на свете много-много звезд, и Стефани отвечала не только за то, чтобы они вели себя подобающим образом, но и за то, чтобы они были счастливы.

— А как сделать так, чтобы звезды были счастливы? — прошептал Клод.

— Ну, именно так, — ответил Пенн. — Это была большая работа. Большая, очень большая. Стефани и другие ночные феи начинали ее каждый вечер в сумерках, и часто у них уходило все время почти до самого рассвета, чтобы все привести в порядок. «Ну-ка, гляди веселей, Сириус! Пожалуйста, чуть больше света, Центавр. Как ты себя чувствуешь, Росс-428? Мы можем что-нибудь сделать, чтобы тебе было удобнее?» В общем, к рассвету Принцесса Грюмвальдия была обессилена и готова ложиться спать. Так же, как и все вы.

Бен и Ру ушли доделывать уроки, а младшие уже клевали носом, Клод и вовсе почти спал. Он пошевелился, когда Пенн переносил его в его собственную постель, и спросил:

— А можно мне тоже не спать до рассвета, папа? Помогать со звездами?

— Конечно, золотко.

За те пару секунд, что Пенн налаживал ночник, Клод уже крепко уснул, и лавандовая ночная сорочка скаталась в валик у него на поясе — в общем, не такой уж она была и чайной длины.

В отсутствие обычной ночной сорочки Рози в ту ночь легла спать в Пенновой рубашке на пуговицах, которая, как и сорочка Принцессы Стефани, была достаточно коротка, чтобы ноги были свободны для стремительного полета. И так же, как у двух пятых ее сыновей, под этой рубашкой на ней ничего не было.

Всю ту зиму и весну Клод каждый день приходил домой из садика, снимал садовскую одежду и надевал принцессино платье. И тогда, вначале, после нескольких первых таких вечеров, никто — ни Клод, ни братья, ни родители — не придавали этому особого значения, потому что он все еще был просто Клодом. И разве это была бóльшая странность, чем то, что Ру устраивал спиритические сеансы в ванной на первом этаже или что Ригель облизал корешки каждой книги в доме, чтобы доказать, что способен отличить беллетристику от нон-фикшн по вкусу? Вовсе нет.

Потом прибыло лето, а с ним и бабушка мальчиков, и все стало еще лучше. Как ни невероятно, мать Рози звали Кармело.

— Как шоколадный батончик? — спросил Пенн, когда услышал ее имя впервые.

— Не «Карамелло». Кармело, — проговорила Рози наставительно, словно первый вариант был абсурдным, зато второй — не менее законным, чем какая-нибудь Энни или Барбара.