Ру, поскольку был старшим, имел возможность вмешаться и заново окрестить ее нормальным именем. Взамен прежнего он придумал имя Карми — некий гибрид Кармело и Грэмми, — которое действительно звучало как нечто в шоколадной глазури. Но она была не из глазурованных шоколадом бабушек. Она не пекла и не раздавала бесконечные сладости. Она любила детей с другой позиции, более благоприятной для их зубов. Она грозилась переехать поближе к Рози и внукам, но Висконсин был — явно, необсуждаемо, самоочевидно — слишком холоден. Поэтому она оставалась в Финиксе и хранила его климат на сердце, точно талисман, прижатый к груди, вопреки всем встречным предложениям.

Но летом приезжала. Климат Финикса не надо было прижимать к груди с июня по сентябрь. Каждый год она снимала один и тот же домик-развалюху на озере, принадлежавший коллеге Рози, который не желал заморачиваться с приведением недвижимости в достаточно приличное состояние, чтобы сдавать туристам. Она каждое утро стояла на переднем крыльце, смотрела, как над озером поднимается солнце, и курила «Кэмел». Она была единственной бабушкой из всех знакомых бабушек друзей мальчиков, готовой — не говоря о том, что способной, — посадить одновременно шесть-семь ребятишек в древнюю зеленую весельную лодку, сдававшуюся вместе с домом и, вероятно, появившуюся на свет еще раньше его. Она каждый день доплывала до ледникового валуна посередине озера, такого холодного, будто оно само еще недавно было тем ледником, подтягивалась, влезала на эту огроменную глыбину, выгоняла солнцем холод из костей, а потом плыла обратно. Она была самой гламурной штучкой из всех знакомых мальчиков.

Это был один из тех жарких, душных, глючных висконсинских летних сезонов, где за полторы недели погода переходит от снегопада к сауне, да в сауне и остается. Мальчики провели лето постоянно мокрыми — от озерной воды, поливальной установки, оказавшейся на диво долговечнее водяной горки, которую Ру выстроил из мусорных мешков на передней лужайке бабушкиного дома. Кармело учила Ригеля вязать. Поначалу она думала, что его привлекло сходство вязальных спиц с чем-то из арсенала ниндзя, и вполне возможно, так и было, но он залип на это дело, как песок на крем для загара, и все лето таскал за собой тренировочные шарфы, спущенные петли которых раскручивались, точно нити сюжета. Бен закладывал пробные вязаные кисточки в книги вместо закладок. Юпитер стаскивал начатые и брошенные образцы к себе в подстилку. Орион использовал их как банданы, головные повязки, платки, топы без лямок, кушаки и тоги, спускаясь к ленивому летнему завтраку в разных образах — Брюса Спрингстина и Юлия Цезаря (по его мнению, одинаково древних), Фифти Сента и Фреда Астера. Но Клод носил их как длинные струящиеся волосы — локоны, которые ниспадали на спину или прикреплялись к голове повязкой, а потом перевязывались резинкой, как настоящий «конский хвост». Ру же положил начало практике, которую за грядущие годы отточил до степени искусства: притворялся, что все они ему не родственники.

Карми позволяла Клоду мерить ее платья, украшения и туфли. Когда Клод в своем платье «чайной длины» заваривал к нему чай, она выставляла на стол печенье или сыр с крекерами и переодевалась в платье, сменив футболку и шорты, чтобы внуку не приходилось модничать в одиночку.

Только раз, в самом начале, Клод поинтересовался:

— Карми!

— Да, дорогой?

— Ты будешь любить меня, даже если я буду ходить в платье?

— Я буду любить тебя, даже если ты будешь ходить в платье, сшитом из щеночков. — Кармело потрепала его по загривку, и он хихикнул. — Я буду любить тебя, даже если ты станешь носить шапку из войлока от носков, что собирается между пальцами.

Клод сморщил нос.

— Правда?

— Конечно.

— А почему?

— Потому что я твоя бабушка. Для этого и существуют бабушки.

— Чтобы любить, несмотря ни на какую одежду?

— Чтобы любить, несмотря ни на что.

Клод задумался над этим отличием.

— Ты поэтому все еще любишь Ориона?

Орион в этот момент бродил по кухне, приспособив вместо набедренной повязки растрепанную кухонную прихватку.

Кармело крепко зажмурилась.

— Несмотря ни на что.

А еще именно она повезла Клода покупать купальник в качестве подарка на окончание младшей группы детского сада. И позволила ему выбрать самостоятельно. Так получилось, что Рози однажды пришла домой с работы и обнаружила, что ее младший сын носится под садовым дождевателем в розовом бикини с белыми и желтыми ромашками.

— Откуда это у тебя? — Она согнулась в поясе, чтобы поцеловать его, не прижимая к себе, поскольку не хотела намокнуть.

— Правда, замечательный? — Клод прямо светился. Поначалу ей показалось, что он обгорел на солнце, но на самом деле он просто сиял. — Карми подарила на выпускной.

— Выпускной?

— Потому что в следующем году я буду ходить в старшую группу.

— Понимаю…

— Я сам выбрал.

— Я догадалась.

— Правда, он прекрасен?

По крайней мере, он сам был в нем прекрасен — его тело, худое и плоское, как пианино, которое не настраивали с тех пор, как Ру перешел на флейту, и пестрящее маленькими ссадинами и синяками, которые более чем доходчиво доказывали, что ему действительно пять лет.

— Ну, извини, — пожала плечами Кармело, после того как Клод снова отбежал. — Когда я сказала, что он достаточно взрослый, чтобы выбирать себе купальный костюм, обратного пути не было.

— Приучение детей к самостоятельности, — вздохнула Рози. — Вечная ошибка.

— Тебя это беспокоит?

Почему Кармело задала этот вопрос? Потому что ее дочь казалась встревоженной? Или потому что думала, что тревожиться следует?

— Нет?

Вместо ответа получился вопрос. Был душный почти-вечер, ни облаков, ни ветерка. Рози прищурилась против послеполуденного солнца, искрившего в каплях воды, разбрызгиваемой дождевателем. Пора ли начать беспокоиться? Платье — это одно, а бикини — это почему-то другое? Мошки отплясывали народные танцы прямо перед ее глазами, но она вдруг почувствовала себя слишком усталой, чтобы отгонять их.

— Может, и беспокоит — чуть-чуть, — призналась она матери.

— Чепухистика. — Кармело глубоко затянулась сигаретным дымом. Рози понадеялась, что это побудит мошек танцевать где-нибудь в другом месте.

— Чепу… хистика?

— Вздребездень.

— Наверное, слово, которое ты подбираешь, — это «ерунда»?

— Тогда уж чушь собачья. — Кармело была не из тех, кого можно смутить семантикой. — Он в полном порядке. Глянь! Он в экстазе. В эйфории.

— Это пока.

Кармело глянула на дочь.

— «Пока» — это все, что у нас есть, дорогая.

— Ты говоришь как бабушка, балующая внуков, — фыркнула Рози. Но в глубине души знала, что это не так. Она говорила как мать, чей ребенок так и не смог вырасти.