– Беги к ней, – шепнула Лиза. – Скажи, что всехорошо.

– А этот? – Толя явно боялся оставлять еенаедине с Егором.

– А, с ним я разберусь.

Когда Сюсюка скрылся из виду, Егор пристальнопосмотрел на Лизу и проговорил:

– Что ж, если записки нет, так расскажи мне насловах, что в ней было.

– Конечно, расскажу, – сказала Лиза, пятясь отнего. – Но только попозже.

– Когда это – попозже?

– После осадков в середине недели, – на одномдыхании проговорила Лиза и ворвалась в класс, где Кахобер Иванович уже провелполовину урока.

– Можно? – робко спросила она, хотя знала, чтоклассный руководитель, во-первых, добрый, а во-вторых, ее любит.

– Лучше поздно, чем никогда, – проговорил он,с притворным недовольством качая головой. – Стыдно, Кукушкина, садись.

А за дверью стоял одураченный Егор. Он все немог понять, как так получилось, что он остался без записки, безподобострастного послушания Сюсюки и без Лизы. Ему потребовались добрые две минуты,чтобы сообразить, что ее странные слова об осадках в середине недели означают«после дождичка в четверг».

Как только Толя выбежал из школы, он сразудостал из кармана записку Туси. «Может быть, не читать?» – подумал он. Но потомтвердо решил, что все-таки прочитает.

«Я же имею на это право, – оправдывал он самсебя. – Если бы не я, эту записку сейчас читал бы Егор. А я люблю ее, поэтомумне можно. Тем более что я никому не скажу».

Он развернул записку и начал читать. «Егор»,«дорогой», «целую»... Эти слова жгли Толе глаза, и он не заметил, как из нихпотекли слезы.

Он разорвал записку на мелкие кусочки, ноэтого ему показалось Мало. Тогда Толя положил обрывки розовой бумаги в кучулиствы и поднес к ним зажигалку. Бумага воспламенилась и скукожилась. Горящиелистки розового цвета походили на лепестки розы. Дым ел глаза, и, может быть,потому слезы никак не унимались.

Когда он узнал от Егора, что случилось сТусей, он чуть с ума не сошел. Места себе не находил от тревоги за нее. И, какэто ни странно, во всем обвинял себя.

Незадолго до ее попытки самоубийства Толярешил порвать с ней. Конечно, Туся сильно бы удивилась, если бы услышала, чтоон собирается «порвать» их отношения. На ее взгляд, их никогда и не было.Просто Сюсюка волочился за ней, часто надоедал, иногда был необходим. Да и толишь для того, чтобы выполнить какое-нибудь поручение.

Иногда Тусе становилось стыдно оттого, что онаиспользует человека, к которому совершенно равнодушна, но потом утешала себятем, что ему, наверное, приятно быть ей полезным.

Тем не менее за несколько дней до попыткисамоубийства Толя вообще перестал звонить Тусе, не ходил за ней и дажепопытался перестать о ней думать. Конечно, от мыслей своих еще никому неудавалось убежать, и Толины размышления неизбежно приводили к Тусе, но он,насколько мог, гнал от себя ее образ.

Поэтому когда он узнал, что случилось, то вовсем стал винить себя. Ему казалось, что, если бы он не оставил Тусю без своегоучастия, ничего бы не произошло. Толя не мог себе простить, что это Егор, а неон позвонил ей в ту роковую минуту. Даже в этом Егор опередил его.

Толе было бы нестерпимо больно узнать, что втот роковой день Туся даже ни разу о нем не подумала. Она вспомнила родителей,Лизу, Егора, но только не Сюсюку. Но он этого не знал и продолжал винить вслучившемся только себя.

Толя вытер слезы рукавом и решительнонаправился в больницу. Он собрался рассказать Тусе обо всем: о том, что Егор еене любит, о том, как он любезничал с Лизой, и о том, что по-настоящему онанужна только ему, Толе.

Туся встретила его около лифта. Лицо еераспухло и покраснело. Было заметно, что она долго плакала. Однако теперь слезне было. Она казалась совершенно спокойной, но Толе это спокойствие совсем непонравилось.

Бывает так, что когда у человека беда, онгромко плачет, и тогда его можно утешить. Но случается, что горе лишает слез, иэто гораздо хуже, потому что непонятно, что делать.

– Ты не успел? – спросила она Толю глухимголосом. – Он получил письмо?

– Нет, – ласково улыбнулся он. – Я перехватилзаписку в самый последний момент.

Туся облегченно вздохнула и опустилась набанкетку.

– Слава Богу! Я бы сошла с ума, если бы он еепрочитал. Дай мне ее. – Туся требовательно протянула руку.

– Я ее сжег, – признался Толя.

– Зачем? – подозрительно спросила она.

– Думал, тебе будет неприятно увидеть ееснова.

– Толя в нерешительности стоял рядом с Тусей ине знал, что он должен теперь сказать или сделать, но она посмотрела на негоснизу вверх и взяла за руку:

– Спасибо тебе. Ты меня спас. – Она попыталасьулыбнуться, но из этого ничего не получилось.

– На моем месте так бы поступил каждый! –пошутил Толя.

Он хотел сказать о своей любви, о том, какойЕгор негодяй, но Туся заговорила первой.

– Не хочу больше жить, – твердо сказала она.

– Не надо этого говорить. Это неправильно.

– А поступать со мной так – правильно?

В ее голосе зазвенели слезы.

– Как я жалею, что у меня ничего неполучилось! Ненавижу себя, больше всего на свете ненавижу! – И Туся заплакала.

Внезапно Толя понял, что теперь он не может,не имеет права признаваться в любви и чернить Егора. Он твердо знал, что этосовсем не те слова, которые хочет услышать Туся. Ведь когда человек переживаетнеудачу в любви, меньше всего ему нужно навязчивое поклонение. Такой человекнуждается просто в друге, который скажет, что он – лучше всех на свете, что всеплохое – только недоразумение, которое легко исправить.

И Толя произнес все нужные слова.

Туся слушала его недоверчиво, склонив головунабок. Но постепенно слезы высохли, и она заулыбалась.

– Что бы я без тебя делала! – сказала она,прощаясь (ей нужно было спешить на дневной прием лекарств). – Ты – мой верныйпаж.

Она поцеловал а Толю в щеку и пошла в своюпалату. А он смотрел ей вслед, любовался ее тонкой шеей, и его сердцеразрывалось от мучительной нежности.

– Я люблю тебя, – сказал он одними губами.

Василий Васильевич Кронин был прирожденнымврачом. Каким-то мистическим образом он всегда чувствовал, кто из егоподопечных переживает кризис, и спешил прийти на помощь.

Вот и сейчас, когда Туся, запрокинув голову,запивала таблетки, он вошел к ней в палату и задал свой обычный вопрос: