Из Атлона они отправились на юго-восток, в графство Ленстер. Там их радушно встретил Уотерфорд — небольшой городок, в котором время — то есть двадцать первый век, уже вступивший в свои права, — совершенно не ощущалось. Там царила атмосфера Средневековья, ни Саманта, ни Джастин никогда не бывали в месте, где этого Средневековья было бы так много, причем на большом пространстве: каменные дома, узенькие улочки, старинные башни заполняли собой город, что называется, до краев.

Оттуда вдоль южного побережья Ирландии двинулись в Корк, где провели несколько дней. Саманте понравился бешеный ритм этого большого в общем-то города, хотя она ехала в Ирландию за другим. Туристический центр есть туристический центр — со всеми вытекающими плюсами и минусами. Там они сходили в оперу: Гордон клялся и божился, что, если этого не сделать, их путешествие потеряет половину своей ценности. После торжественного мероприятия Джастин и Саманта пришли к выводу, что этот ирландец, которого легче всего представить горланящим песни под гитару в каком-нибудь пабе, где пиво льется рекой, а от табачного дыма не видно ничего на расстоянии вытянутой руки, — так вот, что этот весьма колоритный персонаж — страстный любитель классической музыки и помпезной оперной эстетики.

— Зато теперь сможем всем рассказывать, что слышали настоящую ирландскую оперу, — бодро сказала по возвращении Саманта.

— Это не ирландская опера, это же Верди! — возмутился Гордон.

Если бы ученики Саманты прознали о том, в каком невежестве заподозрили их учительницу, их потрясению не было бы предела.

В Корке Саманта и Джастин видели не меньше полудюжины часовен (они не вспомнили бы, чем одна отличается от другой, даже под страхом смерти); здание тюрьмы девятнадцатого века (оно запомнилось гораздо лучше), две картинные галереи, собор Святого Финбарра и прославленный в веках пивоваренный завод (ушли трезвыми, это далось им очень нелегко — вокруг было полно ирландцев, и Саманта всерьез опасалась, что вспыхнет межнациональный конфликт на почве отношения к алкоголю).

Один день они прожили в отеле в предгорьях — в номере с видом на пик Каррантуил. Саманта специально завела будильник и проснулась ни свет ни заря, чтобы посмотреть на солнце, встающее из-за гор. Есть вещи, которыми стоит насладиться, каких бы трудностей это ни стоило. Она так и сказала Джастину, который возмутился по поводу шума в номере, где «все нормальные люди спят».

Вообще необходимость жить с ним в одном номере — согласно путевкам — постепенно стала беспокоить Саманту. Джастин был идеальным соседом: он четко соблюдал ее личные границы, не переставлял ее косметику с места на место, не бросал свои рубашки и носки на ее кровать, не надоедал разговорами, когда хотелось молчать, был всегда спокоен и бодр — и все же Саманту не оставляло чувство, что что-то идет не так.

Она не знала, откуда оно берется, из чего вырастает. Может быть, из взглядов Джастина, которые он бросает на нее, когда думает, что она поглощена своими делами — странные взгляды, ей не под силу прочесть, что вложено в них. Может быть, из-за его молчаливости: на ее вопросы он стал по большей части отвечать односложно, а иногда и вовсе не отвечал — не слышал.

Но параллельно этому шел другой поток, причем поток противоположного направления. Саманта уже несколько лет считала Джастина своим другом, пусть не близким — так, она не стала бы жаловаться ему на проблемы в отношениях с Эдмондом или родителями, — но все же… Теперь же их будто что-то прижимало друг к другу и стискивало так, что трещали ребра. Они часто засыпали далеко за полночь: завязывался-таки разговор, вплеталась в него какая-нибудь важная тема, и они никак не могли наговориться.

Выяснилось, что они с Джастином не то чтобы очень похожи — но невероятно понимают друг друга. Саманте было интересно спорить с ним. Как-то они сцепились не на жизнь, а на смерть из-за того, что древнее — захоронения Ньюгрейнджа или египетские пирамиды. Препирательства закончились метанием друг в друга подручных предметов: подушки, тетрадки и скатанных в шарик носков. И отличным настроением. Саманта только потом поняла, чем так сильно отличаются ее споры с Джастином от конфликтов с Эдмондом. Даже в самый напряженный момент Джастин очень-очень хорошо к ней относится, не стремится подавить ее, сломать и исполнить свой победный танец на обломках ее ошибочного мнения.

И при этом Джастин с каждым днем становился все более закрытым. Тем ценнее были моменты откровенности и тепла — и тем неуютнее Саманта чувствовала себя все остальное время.

Ей в голову лезли одна за другой всякие важные, но мрачные мысли.

Она думала о том, насколько лучше могли бы быть ее отношения с Джастином по сравнению с тем, что они сумели построить с Эдмондом.

Джастин замечательный. Эдмонд… У Эдмонда очень много недостатков. И дело не в том, что их нет у нее или у того же Джастина, просто они таковы, что чем дальше, тем сложнее ей с ними мириться.

Известно, что любовь побеждает все. Но ведь у нее с Эдмондом. Дальше этой точки мысль обычно не заходила, потому что Саманте делалось горько и страшно, и она старалась поскорее переключиться на что-то другое.

В Голуэй не поехали: Гордон так ярко живописал им прелести богемной ночной жизни в этом городе, что Саманта и Джастин единогласно пришли к мнению, что им такой стресс ни к чему.

Выигранное время решили провести на Аранских островах — у западного побережья.

И не пожалели.

Сам воздух там дышал спокойствием. Казалось, время не имело власти над этим уголком, и потому эпоха кельтов и раннего христианства еще не миновала в этих краях, а если и миновала — хотя бы потому, что там Саманта и Джастин не встретили ни одного кельтского воина или раннего христианина, — то совсем недавно. Обглоданные ветром кресты, круги из камней, строгие часовни, лоскутные поля, тихие каменистые пляжи.

Во время одной из прогулок по такому пляжу — Саманта рассуждала о том, как славно было бы прокатиться здесь верхом, пустить коня вдоль линии прибоя, чтобы из-под копыт взлетали брызги соленой воды, и морской бриз свистел в ушах… и обнаружила вдруг, что ее ладонь лежит в руке Джастина.

Он помогал ей перелезть через крупный обломок скалы, довольно далеко вдававшийся в море, она подала ему руку — да так и забыл ее в теплом объятии его пальцев.

Саманта замолчала и покраснела до корней волос, и чем глубже осознавала она нелепость такой реакции, тем ярче наливались краской ее уши, щеки и шея.

Джастин сначала удивился — а потом понял, отследил ту самую странность, которая так смутила Саманту.

— Извини, — сказал он сухим, как бумага, голосом и выпустил ее ладонь.

Дело было, конечно, в сильном ветре, который дул с моря, но Саманта тут же почувствовала, как зябнут пальцы. И подумала, что лучше бы она оставила все, как было.

В этот момент из ее сумки грянула музыка: звонил Эдмонд. Саманта испытала ничем не объяснимое раздражение.

— Привет, малыш! — бодро объявил Эдмонд.