далеко не нескольких месяцев. Прошли годы? Почему они испарились из моей памяти? Я был болен? Слуга прав, и во всём виновато вино? Но какое вино способно так стереть память? Или всё-таки болезнь? Похмелье моя головная боль совсем не напоминала…

– Я буду здесь.

Уверенный голос обрушился на мою голову и смыл напряжение. Плечи расслабились, и я выдохнул с таким облегчением, словно всё это время барахтался в воде, не зная, где верх, а где низ, и вдруг почувствовал под ногами почву. Удивительное, волшебное действие. А ведь не так давно Тархан вызывал во мне совсем противоположные чувства.

– Как скажете, господин… – поклонился тот самый слуга, который привёл меня.

Тархан, непривычный и великолепный в одеждах лекаря, уселся напротив меня и велел жёстким, не предполагающим отказа тоном:

– Исчезни.

Я растерялся.

– Э… Что? Я?

– Не ты – он, – коротко ответил Тархан, глядя на слугу как на вошь.

Того словно ветром сдуло, и Тархан повернул голову ко мне. Посмотрел. Я даже не подозревал, что человеческий взгляд может быть настолько пронзительным.

«Между нами произошло нечто очень нехорошее?» – предположил я.

– Ты не изменился, – заключил Тархан, рассмотрев меня.

– Б-благодарю, – пробормотал я.

Тархан моргнул, и его взгляд смягчился.

– Я хотел сказать, что ты, Октай, ничуть не изменился. Ни на день не постарел с того момента, как мы впервые переступили порог этой бани, – пояснил он.

А ведь точно! Если прошли годы, то мы оба должны были измениться. Тархан, конечно, сбивал с толку своим внезапным великолепием, да и затейливая прическа с ниспадающими на спину волосами здорово изменила черты его лица. Но я был готов поклясться, что он тоже ни на день не постарел.

– Ты тоже, Тархан. Что же тут происходит?

– Не знаю, – коротко ответил Тархан и окинул двор бесстрастным взглядом, задержавшись на хорошенькой танцовщице. – Позади тебя у входа сидит управитель Южной провинции, которого пять лет назад отправили на пенсию. А слева от фонтана – счетовод поместья госпожи Сайны. Десять лет назад я казнил его.

– Вот как… – В задумчивости я потеребил край рукава. – Мы умерли? Это царство мёртвых?

– Бывший управитель Южной провинции гостил в императорском дворце. Когда мы уехали, он был жив. На здоровье не жаловался, – ответил Тархан.

– Но это не значит, что он жив до сих пор, – возразил я. – Он мог умереть от скрытой болезни или случайности после нашего отъезда…

Перед нами вновь возник слуга и принялся расставлять на столе тарелки с угощениями. С поклонами. Счастливыми щебетаниями. И улыбкой.

О, эта улыбка! Широкая, белозубая, она была до того идеальной, что у меня по спине поползли мурашки. Человек не мог так улыбаться – постоянно и настолько широко. От такого напряжения у него заболело бы всё лицо! Не располагали к себе и глаза слуги, выпученные, неподвижные и круглые, как у рыбы.

– Господин лекарь, будьте любезны, обратите внимание на сцену. Сейчас будет выступление. Обязательно посмотрите его. Оно произведёт на вас неизгладимое впечатление! – попросил слуга и настойчиво, не дожидаясь ответа Тархана, развернул его подушку боком к сцене. Вместе с Тарханом. – Вот, господин, так вам будет удобнее! Правда ведь? Так вы можете говорить с другом и наслаждаться представлением, правда ведь? И досточтимому жрецу всё видно, так? – настойчиво спросил слуга и, получив от нас по кивку, с широкой улыбкой растворился в толпе.

Мы проводили его задумчивыми взглядами.

– Тархан, ты же тяжёлый? – спросил я.

– Да, – лаконично ответил Тархан.

Мы переглянулись и не стали озвучивать очевидную истину, что слуга слишком силён для обычного человека.

Танцовщицы в последний раз взмахнули лентами, поклонились и разбежались. Музыка стихла. На сцену вышла маленькая, с головы до пят закутанная в платки фигурка. Разноцветные ткани лежали на плечах, полностью покрывали лицо и волосы, ниспадали до пола красивыми складками, в которых мелькали босые ступни. При каждом шаге на изящных, бесстыдно голых лодыжках звенели тонкие золотые браслеты. Танцовщица встала на середине сцены, поклонилась и, повернувшись к зрителям спиной, выгнулась, подалась навстречу тёмному небу, словно приглашая в объятья луну и звёзды. Миг звенящей тишины, удар барабанов…

Перед глазами махнула чья-то наглая ладонь.

– Не смотри!

Я заморгал, вырвавшись из странного очарования, но платки колыхались разноцветными пятнами, манили неизвестностью, и я невольно вытянул шею, пытаясь высмотреть их. Пальцы вновь замаячили перед глазами, защёлкали и не дали отвести от себя взгляд. Я посмотрел на них, гадая, отчего настойчивый, постоянно зовущий голос кажется знакомым, и, поняв, закаменел.

Музыка, танцовщица, странная баня – всё отодвинулось назад и стало неважным. Появись в тот миг император Алтан с прощением, я бы не заметил. Весь мир закрутился вокруг одного-единственного человека, того, кто отвлекал от танцовщицы. Того, кто сел так близко, что можно было ощутить тепло его дыхания. Того, от чьего присутствия на глаза навернулись невольные слёзы.

Всё ещё не доверяя своим чувствам, я повернул голову, думая, что встречу лишь мираж или кого-то другого.

Но всё-таки увидел его.

Отца.

Зал стал невероятно душным, а воротник одеяний – тугим. К горлу подкатил колючий ком, в груди сжалось то ли от счастья, то ли от боли.

Отец.

Он был так молод! Небеса и боги, в детстве я даже не понимал, что он был настолько молод!

Казалось, что стоит издать хоть один звук – и отец развеется, словно дым.

Я схватил воздух ртом и скорее пошевелил губами, чем прошептал:

– Папа? Это ты?

Взгляд отца стал пристальнее, в нём мелькнуло узнавание, и на лице появилась потрясённая улыбка.

– Октай?

От звука его голоса у меня закружилась голова. Отец! Живой и говорящий! Настоящий!

– Октай, ты здесь! Сколько же тебе лет?

На ладонь легла его рука. В детстве мне казалось, что она невероятно широкая и сильная. А теперь наши руки стали одинаковыми. Только мои были мягкими и белыми, а его – жёсткими и шершавыми от мозолей. Тёплыми, как у всякого живого человека.

– Лет? Двадцать пять, – с трудом вспомнив вопрос, ответил я. – Мне двадцать пять. А тебе… тридцать?

– Тоже двадцать пять. Я помню твой седьмой рождения.

Боги, он даже младше, чем я его помню!

Взгляд отца заскользил по мне, как и мой – по нему. Те же черты, что и у меня, те же глаза. Десять лет назад он был для меня очень взрослым, сильным и недосягаемо мудрым, словно божество. Потом стал злом во плоти, коварным предателем, который разрушил все труды предков, по-прежнему непостижимым и далёким. А сейчас… Почему я только сейчас увидел, что левая сторона его лица