— Конечно-конечно! — с готовностью воскликнула мадемуазель Белова. — Я внимательно вас слушаю. Только — одну минуточку — утюг выключу.

Я машинально глянула на часы, чтобы засечь время.

— Алло? — Не прошло и сорока секунд. — Спрашивайте, пожалуйста. Может быть, вам неудобно говорить прямо сейчас? Если желаете…

Не желаю. Терпеть не могу угодливость! Вот так бледная моль — а я-то считала ее особой молчаливой.

— Мне очень удобно, поверьте. Именно сейчас. Итак, не будете ли вы любезны сообщить мне некоторую информацию о ваших хозяйках?

— Извините, — кажется, сеньорита оскорбилась. — У меня только одна хозяйка — Маргарита Алексеевна.

— Прекрасно, с нее и начнем. Может, вы потрудитесь вспомнить, что ваша единственная хозяйка делала вечером тринадцатого апреля?

Не будем ерничать, Татьяна Александровна. Вежливость, предельная вежливость. Не выходите за рамки приличий.

— Тринадцатого — это когда случилось несчастье?

— Именно.

— Сидела дома.

— Вы уверены?

— Конечно, уверена! — Госпоже Беловой мой вопрос, видимо, показался странным. — Я помогала Маргарите Алексеевне присматривать за девочками… Потом был звонок, соседи Маргариты Вадимовны сказали о несчастье. Вадим Сергеевич — он тоже был дома — сразу поехал. И такой переполох начался! Вы знаете, Маргарита Вадимовна очень плоха.

— Она заболела?

— Нет, физически нет. Но постоянно плачет. За девочками не следит. Сиротки жмутся к ней: «Мама!» А она совсем ушла в себя, о детях забыла, внимания не обращает…

— Сочувствую.

Что еще я могла сказать? Жалко детишек: они, похоже, потеряли не только отца, но — что еще страшнее — и мать…

— Тяжело смотреть, знаете…

— О… извините, я прерву вас, — а сколько времени вы знакомы с Королевыми?

— Я работаю у них два года. По рекомендации.

— Следовательно, неплохо знаете характер каждого члена семьи.

— Да… — моль замялась. — Я должна описать?

В чем дело? Что ее смущает?

— Желательно.

— Ну, Маргарита Алексеевна очень спокойная, мягкая. Внучек любит. Все время дома сидит: для нее на улицу выйти — проблема. Вадим Сергеевич все время в делах: утром уезжает, вечером приезжает. Я его почти не вижу. Ксеня — она… Понимаете, мы не очень ладим. У нее тяжелый характер… ну и вообще…

— Что — вообще?

— Может быть, это мне только кажется, но, по-моему, Ксеня меня не очень любит.

Понятно.

— Скажите, вы уходите на ночь к себе домой или живете у Королевых?

— Когда как. Разве это важно?

— Безусловно. А тринадцатого вас, конечно же, попросили остаться.

— Ну да. Маргарите Алексеевне нужна была помощь, она одна не справлялась: у Маргариты Вадимовны истерика…

— А разве младшая дочь не могла помочь?

— Ксеня? Она — конечно… но Ксеня поздно вернулась и…

Разве не без десяти семь?

— Когда примерно?

— Ну… я не помню…

— Маргариту Вадимовну уже привезли?

— Кажется, да. Впрочем, точно не знаю: было много хлопот…

Так. Кто же из них говорит неправду — мадемуазель Королева или мадемуазель Белова? Кому выгодна эта ложь?

— И последний вопрос…

— Ой! — всполошилась моль. — Звонок. В дверь звонят, — радостно сообщила она. — Извините.

Я услышала, как «домохозяйка и гувернантка» открыла дверь; далее последовали суетливые возгласы и — громкое: «Это Татьяна Александровна Иванова — по делу».

— Здравствуйте, — раздался в трубке приятный женский голос. — Я жена Вадима Сергеевича. Простите, меня не было. Вы хотели что-то уточнить или нашли… того человека?

— Добрый день, Маргарита Алексеевна. Мне необходимо было знать некоторые вещи, но ваша помощница практически все уже разъяснила. За исключением одного: в котором часу тринадцатого числа Ксения Вадимовна вернулась домой?

— М-м… не могу вам сказать. Я целыми днями в четырех стенах, за временем не слежу… Сегодня вот только повезла Риту к невропатологу. Нервный срыв.

— Мне очень жаль… И все-таки — до или после приезда вашей старшей дочери?

— По-моему, после… Господи, неужели вы ее обвиняете?!

— Нет-нет, что вы! — Я поспешила заверить несчастную мать, что Ксению ни в чем не обвиняю, но алиби у девушки нет, поэтому необходима проверка. — Поймите, Маргарита Алексеевна…

— Да, конечно, да, — потерянно прошептала бедная женщина. Еще один удар… — Я понимаю, конечно.

— Поверьте, сударыня, я не хотела вас расстраивать. Теперь раскаиваюсь: не нужно было ничего говорить. Простите.

Я как можно сердечнее попрощалась, хотя едва ли меня услышали на том конце провода, и положила трубку.

Значит, Ксения, похоже, пришла позже, гораздо позже семи — уже после того, как ее отец привез Риту. Любопытно… Домой девица шла, по ее словам, пешком. От Баргомистровых до Королевых ходьбы минут сорок — сорок пять… ну, час, если ползти черепашьим шагом. Но Ксении нужно было избавиться от орудия убийства (если мужа своей сестры убила действительно она); на это ушло сколько-то времени.

Та-ак. Следовательно… А что «следовательно»? Каким образом я могу доказать виновность королевской дочки, если у меня на руках — одни домыслы?

Ладно, с Ксенией мы еще успеем разобраться, она никуда не денется. А вот с Голубковым — с ним надо бы поторопиться… Засудят мужика ни за что. Опять же — где доказательства непричастности его к убийству? Пока — наоборот, все улики против…

И куда, черт побери, делся Дима?

А не бросить ли пока кости? Скажем, чего мне ждать от встречи с арестованным Голубковым?

7 + 36 + 17.

«Пока вы медлите, будущее удачи может пострадать, а тайные замыслы врагов окрепнут». Да как же не медлить, когда все зависит от одного-единственного звонка!

Я уже устала ничего не делать. Устала, лежа на диване, читать об археологических раскопках. Устала ходить из угла в угол. Я привыкла действовать, а не мучиться ожиданием. К тому же от безделья все время хочется есть.

Слушай, Татьяна, а чего ради ты, собственно, себя изводишь? Вполне может случиться, что Дима с этим мужиком из тюрьмы на сегодня не договорится: вдруг у того выходной или — мало ли что? — у тещи приступ безумия. И потом — если Голубков не скажет ничего нового… вернее, желаемого для меня, тогда как быть? Бросаться в Волгу? А ведь наверняка не скажет: запуган.

Уф-ф-ф!.. И Миша, милый возница, тоже ведь сидит у себя дома, ждет… Тоска дремучая, да и только!