— Добрый день… Настя, кажется? Можно к вам так обращаться?

— Конечно-конечно! — милостиво разрешили мне.

— Так чем могу быть полезна, сударыня?

— Я звоню из автомата, — скороговоркой объяснила мадемуазель Белова, — у меня мало времени…

«…поэтому буду говорить быстро и не думая», — мысленно закончила я.

— …но мне очень нужно вас видеть, очень-очень. Это срочно.

Заманчивая перспектива: одеваться, идти куда-то, беседовать с не слишком умной, мягко говоря, «мамзелью»…

— А что случилось?

— Ой, это долго рассказывать, у меня мало времени, давайте встретимся, я вам отдам лично в руки.

— Что отдадите?

— Увидите! Вдруг нас подслушивают? Я не могу рисковать.

Наверное, девочка Настя выкрала бомбу. Или секретные документы КГБ. Придется идти: вдруг бомба взорвется — невинные люди пострадают, или хитроумные «шпиены» бросятся на поиски исчезнувших бумаг — опять жертвы. И только я одна способна предотвратить катастрофу…

— Где вы находитесь?

— На Радищева, возле банка. Приезжайте, буду ждать вас под Лениным.

О, как интересно! Надо полагать, на площади возле памятника.

Фу, какая вы пошлая, Татьяна Александровна! Так нельзя. Немедленно исправьтесь. Слушаюсь и повинуюсь.

— Я подъеду минут через пятнадцать — раньше не получится.

— Хорошо, хорошо, обязательно вас дождусь! Извините, здесь очередь. — Этими словами «домохозяйка и гувернантка» закончила нашу весьма содержательную беседу.

Ну и особа! И что она желает предоставить мне «лично в руки»? Мистика, тайна…

Пора собираться.

Дальше, как говорится, по плану: позвонила моему вознице, попросила подъехать как можно быстрее (он пообещал); надела вчерашний джинсовый костюм; сумку на длинном ремне — через плечо. Все, готова.

Может, кости бросить? Нет, не стоит.

Миша не заставил себя ждать. Через пятнадцать минут после телефонного разговора, как договорились, я была у памятника Владимиру Ильичу на Театральной площади.

Моль сильно нервничает. Интересно, в чем же дело?

— Настя, — здравствуйте еще раз, — может, объясните, к чему такая спешка?

Вместо ответа мадемуазель Белова сунула мне в руки обыкновенную тетрадь в клеточку — сорок восемь листов. Начальные страницы исписаны мелким почерком.

— Это Ксенин дневник. Я нашла его в письменном столе, когда убиралась в Ксениной комнате. Там такое понаписано, такое!.. Я как смогла вырваться — сразу вам позвонила, — сообщила девица.

Между прочим, читать чужие дневники…

— …Только его надо после на место положить, так что вы побыстрее, пожалуйста.

Не в моих правилах рыться в грязном белье. Что я, старая бабка-сплетница?

Но моль не дает и слова вымолвить:

— Там про убийство — все-все, во всех подробностях. Представляете, какой шок! Сроду бы не подумала, но это Ксенин почерк, я ее руку знаю.

Убийство? Может, стоит все-таки просмотреть тетрадь? При известных обстоятельствах личный дневник способен легко превратиться в улику.

Ну хорошо, возьму.

— Когда тетрадь нужно вернуть?

— В шесть, на этом же месте ждите меня. До свидания! — Странная мадемуазель торопливо зашагала прочь.

Я посмотрела ей вслед, машинально отметив, что бледная моль заспешила в сторону дома «известного бизнесмена».

Время идет, а я — дома, в любимом кресле, в полной безопасности; на кухне Миша пьет чай с печеньем — в общем, я все никак не решусь раскрыть эту злополучную тетрадь.

Надо, надо себя заставить. Нехорошее предчувствие… Так, сосредоточились, забыли обо всем, кроме дела, и…

«Я не хотела его смерти…»

Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!

Читаем дальше или остановимся на первой фразе?

Да, признаюсь, у меня с самой первой встречи возникли подозрения — точнее, предубеждение сложилось против младшей дочери Королева. Но одно дело — подозревать, и совсем другое — держать в руках, что называется, вещественное доказательство. И все-таки делается страшно от мысли, что Ксения могла стать причиной страданий любимой сестры… иными словами, убийцей ее мужа.

Оказывается, могла.

«Я не хотела его смерти. Наоборот, я хотела, чтоб он был жив и счастлив — со мной».

Ничего себе!

«А он влюбился в мою сестру. И это после стольких лет! А я ждала его все эти годы!»

Какая патетика!

«Я люблю его».

Откровенно говоря, кого-кого, а Ксению мне совсем не жалко. Девица получит по заслугам (как там у Высоцкого? — «…поделом и по делам»). Жалко Мишу, который все еще надеется и ждет, что сия особа снизойдет до «простого шофера». Жалко Риту, потерявшую мужа и кормильца, крохотных близняшек, оставшихся без отца, бедного Голубкова — да кого угодно, но уж никак не королевскую любимицу.

Ну ладно. Отвлеклась.

«…Я люблю его. Я так его люблю! Зачем он умер?»

Захотел — и скончался, видите ли!..

«Мы бы так хорошо жили. Он забыл бы — со временем — Марго, а к Оле и Тане приходил бы по выходным».

Надо же, все у нее распланировано: кто, с кем и как должен был жить.

«Все рухнуло. Он умер. Умер. Умер. А я почему-то еще живу».

Действительно, почему?

Кошмар какой-то. Я откинулась на спинку кресла, сделала несколько глубоких вдохов. Что я делаю? Читать эти сентиментальные излияния — такая уж большая необходимость? К тому же лезть, пусть и такому человеку, в душу — верх неприличия. И Ксения наверняка давно хватилась своей тетради; «бумаги пора ложить на место» (откуда эта фраза?).

Я тяжело вздохнула и перевернула страницу. Где-то с середины прочла: «…Отец за бешеные деньги нанял какую-то странную (еще мягко сказано!) детектившу…»

Нет, это становится интересным!..

«…детектившу: такое впечатление, будто она самостоятельно ничего не делает, а все только спрашивает, спрашивает. Никого она не найдет, глупая бабенка…»

Это я-то — глупая бабенка?! (Понятно, кто ж еще.) Ну и нахалка же вы, мадемуазель Королева!

«…и в конце концов, ей volens-nolens придется согласиться с этим дураком Смолиным, что Витю убил несчастный замурзанный алкоголик».

Ну и выраженьица! А впрочем, для чего их было выбирать: ведь строки сии явно не предназначались для посторонних глаз — тем более моих.