Василий Семенович предстал предо мной во всей красе: очень худой небритый мужчина непонятного возраста; руки за спиной; потухший взгляд… и самое страшное — выражение покорности на лице, во всей фигуре.

— Здравствуйте. Садитесь…

Сел. Уставился в стену.

— Василий Семенович, мне необходимо поговорить с вами. Я Татьяна Александровна Иванова, частный детектив… — Подумалось: не частный детектив ему нужен, а хороший адвокат. — Чтобы вытащить вас отсюда, я должна услышать правду — понимаете, правду, а не то, что вы написали под диктовку майора Смолина.

Голубков встрепенулся было, но сразу затих, ссутулился.

— Расскажите мне, — мой голос прозвучал тихонько, жалобно (сама не ожидала). — Я же знаю: вы ни при чем, вашего соседа убил кто-то другой. Но мне нужны доказательства.

Арестованный помолчал, пожевал губами, вздохнул.

— Убил подсвечником, который после утопил в Волге! — просипел он еле слышно.

Убил, значит? Подсвечником? Ну ладно!

— А где взяли канделябр?

Василий Семенович вопросительно посмотрел на меня: слово «канделябр» не было ему знакомо.

— Ну а подсвечник — где он стоял?

Голубков пожал плечами.

— Не помню. Схватил — убил — утопил в Волге… Не помню…

— А как выглядел канделябр, какой формы был, какого цвета?

— Не знаю, не разглядывал. Схватил — убил… — Мой собеседник закашлялся и долго не мог остановиться. Наконец продолжил: — Я пришел занять еще денег…

— Вы были должны Баргомистрову большую сумму?

— Был. Должен. Пришел занять еще. Он денег не дал, а стал на меня кричать и угрожать. Я — сам не помню, как это получилось, — схватил подсвечник…

Это я уже слышала.

— Виктор стоял к вам лицом или спиной?

— Не помню… Может, спиной, а может, лицом… Вы, девушка, отпустите меня. Я уже все сказал, все подписал. Отпустите, а? — арестованный умоляюще поднял на меня глаза.

— Но ведь вы не убивали, Василий Семенович. Скажите мне правду. Вам нечего меня бояться.

Как убедить этого забитого, запуганного человека?

— Убивал, — упрямо заявил Голубков. — Подсвечником. Схватил — убил и…

— А что вы сделали после того, как избавились от орудия убийства? — перебила я.

— Напился. Пришел домой, сделал вид, что лег спать. На самом деле все слышал. Пришла жена.

— Чья?

— Трупа.

— Так, дальше.

— Увидела труп, подняла крик. Приехала милиция, стала ко мне стучаться, я не открыл. Потом открыл, мне дали по морде — для этой, как ее? — про… хви… хви…

— Для профилактики.

— Для нее, — согласился Василий Семенович. — И забрали. — Он вздохнул. — Сижу вот… Суд, говорят, скоро… Прошу учесть мое добровольное признание и снизить срок.

Ну как тут не удержаться, чтобы не выругаться последними словами?!

— Но ведь вас арестовали ни за что! — только и пролепетала я беспомощно.

— За что, — апатично возразил Голубков. — Прошу учесть… и снизить…

— Василий Семенович, кого вы покрываете?

В его глазах промелькнуло нечто вроде удивления. Арестованный пожевал губами — и ничего не сказал.

— Ведь там, у Баргомистрова, была женщина. Ну же, была?

— Не знаю, — вяло произнес несчастный. — Я убил, потом утопил…

— Да никого вы не убивали! — взорвалась я.

Так. Спокойно. Терпение, Татьяна, его явно тебе не хватает!

В дверь постучали. Я выглянула — и не смогла сдержать улыбки: у розовощекого юнца глаза сделались большими и круглыми, как дореформенные пятаки. От испуга и возмущения мальчик, видимо, потерял дар речи: он только замычал и принялся отчаянно жестикулировать. Язык глухонемых я, к сожалению, еще не выучила, поэтому Диме, который понял коллегу лучше меня, пришлось перевести:

— Не надо громко кричать, Таня, — озабоченно предупредил мой «страж порядка». — Не забывай, что мы здесь нелегально. Неприятностей не оберешься!

Все правильно. Я извинилась и пообещала впредь вести себя хорошо.

Голубков — как оставила его, так и сидит: ссутулившись, лицом к стене; руки на коленях; глаза прикрыты.

— Василий Семенович, милый вы мой, что же мне с вами делать? — Я придвинула свой табурет почти вплотную к его. — Кого вы боитесь? Смолина? Вас больше не тронут, ручаюсь.

Молчание.

— Да скажите же наконец правду!

Наивный призыв.

— О нашем разговоре никто не узнает, — добавила я. И подумала: если в этой камере не установлен «жучок».

Опять выглянула в коридор. Оба стража стоят под дверью; при виде меня насторожились: в самом деле, что хорошего можно ждать от этой взбалмошной бабенки.

— Дима, надо проверить камеру.

— Проверял, — лаконично ответил мой спутник. — Прослушивающих устройств и скрытых камер не обнаружено.

Ай да Дима! Вот молодец! Я поблагодарила, вернулась к арестованному.

— Василий Семенович… — Села рядом. — Послушайте! Я стараюсь вам помочь…

Никакой реакции.

— …а вы упорно сопротивляетесь. Сами себя тянете в пропасть и не понимаете этого. Зачем брать вину на себя?

От стены наверняка можно добиться бо?льшего.

— Ну о чем вы думаете?

Голубков повернул голову (при этом у него что-то скрипнуло, как в заржавевшем механизме), внимательно посмотрел на меня. Взгляд прояснился… Ну хоть что-то… Я невольно затаила дыхание.

— Красивая ты баба. У меня такой не было.

И все? Вот святая простота! Но не надо отчаиваться, Таня.

— А какие были? — поинтересовалась я.

— Жена была, — угрюмо сообщил Голубков. Пожал плечами и снова уставился в стену.

— Давно она ушла от вас?

«Вот пристала!» — небось подумал мужик, но только пробурчал что-то невразумительное.

М-да…

— И с тех пор — ни одной женщины? Горе свое водкой заливали?

— Н-ну… м-м…

Что уж тут церемониться?

— Эту женщину знал ваш сосед, Баргомистров? Они были знакомы?

— Не-э… — Арестованный для большей убедительности помотал головой. Нечесаная грива при этом не шелохнулась: как были, точно налакированные, «рога», так и остались.

— Она хоть навещает вас здесь?

— Не-э… — уныло повторил Василий Семенович.

Значит, даму эту увидеть не удастся. И все-таки мне кажется (какое-то шестое чувство подсказывало), что «невинно убиенный» Виктор был хорошо знаком с «мадам Голубковой» (назовем ее так). Не эту ли сударыню покрывает арестованный?