— Да, о высокочтимый.

Голос молодого человека, стоявшего посреди лужайки наколенях с зажженной свечой в руках, звучал негромко, серьезно, веско. Он былоблачен во что-то вроде свободной, не подпоясанной рясы, что означало полнуюсвободу, которой новичок наслаждался до посвящения в рыцарское достоинство.

За несколько дней до обряда посвящения он уже принял обетпослушания, целомудрия и бедности, дал клятву отдать свою жизнь «за ИисусаХриста, за знамение животворящего креста и за братьев своих». Теперь он не имелправа не только жениться, но даже держать у себя в доме (хотя бы для работы похозяйству!) “родственницы, рабыни или невольницы моложе 50 лет”. После этого онполучил рекомендации от проверенных, испытанных “братьев — иоаннитов” —ближайшего друга великого князя Павла Петровича, князя Куракина, и шефакавалергардского корпуса князя Владимира Долгорукова — и вот дождался дняпосвящения в рыцари.

Ну и что же, Талызин был вполне достоин этого. Необремененный патриотизмом, поскольку воспитывался в Штутгарте, в Высшей герцогаКарла школе и даже получил там патент на награды за французский язык и всеобщуюисторию, он вернулся в Россию, переполненный мистическими настроениями, что,впрочем, не мешало ему отлично служить.

В 1784 году он был произведен в прапорщики Измайловскогополка, через год — в подпоручики, а сейчас уже имел чин капитан — поручика и несомневался, что самое большое через год получит звание капитана.

Чернобровый и черноусый, румяный и смуглый мужчина в черномполукафтане, на который был натянут ярко-красный супервест [4], а поверх всегонакинута черная мантия, — сам бальи Юлий Литта, исполнитель обряда,возвышавшийся над коленопреклоненным худощавым Талызиным, словно гора, показалему меч со словами:

— Меч сей дается тебе для защиты бедных, вдов и сирот и дляпоражения врагов святой церкви.

Посвящаемый получил три удара по правому плечу обнаженныммечом плашмя. Удары были довольно чувствительные, но молодой человек вытерпелих не дрогнув, только вскинул на Литту свои карие глаза и обменялся с нимкоротким взглядом.

Оба они знали, что приниматель пропустил в установленнойформуле одно слово. Оно всегда пропускалось при посвящении в рыцари русских неофитов.Только одно слово — но из-за того, что оно было опущено, обряд выглядел болеебезобидным, более внешним, он словно бы утрачивал свой особый смысл.

Однако можно было утешаться тем, что, хоть это слово и небыло произнесено вслух, оно прозвучало в сердцах и принимателя, и Талызина.

Особенно Талызина!

Менее суровым голосом, тая улыбку в глубине своих оченькрасивых черных очей, Литта произнес:

— Такие удары наносят бесчестье дворянину, однако это будетпоследним твоим бесчестьем.

Талызин поднялся с колен, принял у бальи меч и трижды потрясим. Надо полагать, это движение вселяло страх и трепет в ряды противниковсвятой церкви и Мальтийского ордена.

Литта вручил неофиту золотые шпоры:

— Шпоры сии служат для возбуждения горячности в конях ипостоянно должны напоминать тебе о той горячности, с какой ты должен теперьисполнять даваемые тобой обещания.

— Золотые шпоры, которые ты наденешь на свои сапоги, могутбыть и в пыли, и в грязи, но означает сие, что ты должен презирать сокровища,не быть корыстным и любо-стяжательным.

“Умение сидеть на двух стульях может ли быть отнесено ккорысти?” — подумал мельком Талызин и тотчас отогнал эту совершенно неуместнуюв данный момент, можно сказать, кощунственную мысль.

— Подтверждаю свое твердое намерение вступить в знаменитыйорден Святого "Иоанна Иерусалимского, — так же веско и серьезно, какговорил прежде, произнес он.

— Хочешь ли ты повиноваться тому, кто будет поставлен надтобой начальником от имени великого магистра? — вопросил Литта.

— Обещаю лишить себя всякой свободы.

— Не сочетался ли ты браком с какой-нибудь женщиной?

— Нет, о высокочтимый!

— Не состоишь ли ты порукою по какому-нибудь долгу и сам неимеешь ли долгов?

— Нет, о высокочтимый!

Литта подал новициату раскрытый “Служебник”. Талызинпроизнес установленную формулу:

— Клянусь до конца своей жизни оказывать беспрекословноепослушание начальнику, который будет дан мне от ордена или от великогомагистра, жить без всякой собственности и блюсти целомудрие. Показывая своебеспрекословное послушание, неофит по приказу Люты пронес “Служебник” мимособравшихся, показывая каждому, и вернул принимателю.

Теперь настало время чтения молитв. Талызин облизнул губы,набираясь терпения, и начал читать. Сто пятьдесят раз прозвучало “Отче наш” истолько же раз “Канон богородицы” — разумеется, по-латыни.

Солнце припекало. Время шло. Толпа зрителей, собравшихсяпосмотреть обряд посвящения, переминалась с ноги на ногу, считая минуты и вдуше проклиная все на свете, а более всего — невысокого, очень некрасивогочеловека в красном супервесте с нашитым на груди мальтийским крестом, поверхкоторого были надеты блестящие латы. Голова его была покрыта тяжелым шлемом,открывающим лицо. Истово смотрел он на бальи Литту и посвящаемого и, похоже,единственный испытывал настоящий восторг от затянувшейся церемонии.

Он был в ритуальной одежде мальтийского рыцаря. Носить ееимели право только те “братья”, которые “при их набожности и других добродетелях”внесли в орденскую казну единовременно четыре тысячи эскудо [5] золотом.

Почти всем присутствующим была по Карману эта сумма. Другоедело, что человек в латах желал быть в своем роде единственным.

Ратуя за всеобщее равенство (прежде всего в одежде), великийкнязь Павел Петрович (а это был он) все же приказал остальным “братьям” явитьсяв обычных одеждах госпитальеров — черных суконных мантиях с очень узкимирукавами (это означало отсутствие свободы у посвященного).

Головы были покрыты черными монашескими клобуками. На левомплече мантии был нашит крест из белой ткани: восемь концов его означали восемьблаженств, которые ждут в загробном мире душу праведника.