Строго говоря, в последнее время “братья” предпочиталимодные одеяния из бархата и шелка. Стальные шлемы и черные клобуки отошли вобласть преданий, как и тяжелые ремни, которые некогда поддерживали неуклюжуюрыцарскую броню.

Однако Павел Петрович обожал внешние обрядные проявления, аоттого даже и женщины — среди членов ордена в России их было немало, преждевсего великая княгиня Мария Федоровна и признанная фаворитка Павла ЕкатеринаНелидова, — явились нынче в строгих черных рясах с белым мальтийским крестом нагруди и левом плече, в суконных мантиях и остроконечных черных клобуках.Покрывала тоже были черные.

Право слово, на этих людей стоило посмотреть стороннемунаблюдателю! Для них для всех это была такая же придворная обязанность, каквыезды верхом, присутствие на приемах или на парадах гатчинской гвардии, набалах.

Причуда Павла была всего лишь его причудой, раздражавшейсамых близких ему людей и самых искренних друзей. Однако, чем бы дитя нитешилось, лишь бы не плакало.

Давно уже было подмечено, что обряды ордена, сам видмальтийского креста производили на Павла умиротворяющее впечатление.

Безразлично, где сии обряды проводились, был ли крествырезан из бе— лой ткани, был ли он золотой эмалированный, носимый на шее или впетлицах, или простой медный “донат”, который жаловался от имени великого князянизшим военным чинам за двадцатилетнюю “беспорочную службу”, — беспокойная,суетливая, язвительная натура великого князя смягчалась.

А это дорогого стоило, в глазах его приближенных. Именнопоэтому они с видимым удовольствием играли в его игрушки и все как один прошлив свое время ту же длинную, утомительную процедуру, которую переносил сейчаскапитан-поручик Талызин.

Наконец чтение молитв было закончено. Вздремнувшиевзбодрились, зевавшие проглотили последний зевок и придали своим лицамвыражение того же восторга, которым неустанно светилось лицо великого князя.

Литта показал на край поляны, где были разложены некиепредметы:

— Воззри на сие вервие, бич, копье, гвоздь, столб и крест.Вспомни, какое значение имели предметы сии при страданиях господа нашего ИисусаХриста. Как можно чаще думай об этом. Затем бальи набросил Талызину веревку нашею:

— Это ярмо неволи, которое ты должен носить с полнойпокорностью.

Собравшиеся повеселели. Дело близилось к, концу! Раздалисьрыцарские псалмы, под звуки которых вновь вступившего облачили в новенькийсупервест, а потом каждый рыцарь троекратно поцеловал в губы своего собрата.

Особенно старались великий князь, бальи Литта, Куракин. Дажедамы вели себя гораздо сдержанней. Знаток всеобщей истории, Талызин вспомнил,что поцелуи, принятые между лицами одного пола, были некогда отдельноинкриминированы ордену рыцарей Храма, тамплиерам французским королем ФилиппомКрасивым.

Это весьма отягчило положение тамплиеров на суде, иборазврата ни в какой форме, тем паче в противоестественной, строгий Филипп нетерпел.

Впрочем, в обрядах всех орденов есть свои странности.Талызин вспомнил: вот он преклоняет колени перед алтарем ,,Глаза его завязаны,рубашка распахнута” штанина на левой ноге до колена засучена, правый сапогснят.

Он берет левой рукой циркуль и приставляет его к обнаженнойгруди: как раз там, где бьется сердце. Преподобный мастер осторожно касаетсяциркуля молотком, и Талызин ощущает болезненный укол:

— Заключен союз на всю жизнь! Дайте свет свободному, ищущемуправду каменщику!..

Ну, благодарение богу, мальтийские рыцари хотя бы непричиняют человеку боли в отличие от масонов. В ложу “вольных каменщиков” ПетрТалызин вступил еще в Штутгарте.

Но в России масоны не в чести, императрица их не переносит,хотя и доверила одному из них, Никите Панину, обучение и воспитаниесобственного сына.

Результат воспитания ненависть к собственной матери исобственному Отечеству превзошел все ожидания! Однако не странно ли, что сердцевеликого князя повернулось не к масонам, а к безнадежно устаревающим, гибнущимритуалам Мальтийского рыцарства?

Ну что ж, около какой реки жить, ту и воду пить, а потомуПетр Талызин с восторгом принял на себя звание еще и рыцаря Мальтийскогоордена. Возможно, иоанниты и впрямь воспрянут на российских просторах.

Талызин надеялся: если госпитальеры не закоснеют в своихнеуклюжих обрядах, если сумеют влить в свои старые вены довольно молодой,свежей крови, сделаться Павлу истинными помощниками в руководстве государством(ну, умрет же когда-нибудь Екатерина, станет же Павел когда-нибудьимператором!), значит, придет-таки день, когда и в России (сейчас сугубоправославной) можно будет смело произносить полную, не искаженную формулу припосвящении новичка в рыцари Мальтийского ордена:

— Меч сей дается тебе для защиты бедных, вдов и сирот и дляпоражения врагов святой католической церкви.

Наконец-то началось само празднество в честь ИоаннаИерусалимского. Мальтийские кавалеры молча прошли по лужайке вокруг разложенныхнакануне костров, после чего бальи Литта и великий князь собственноручноподожгли костры-жертвенники.

Сухой дым возносился к темнеющему небу, отблески пламениказались ярче заходящего солнца. Павел неотрывно смотрел в огонь, и по егокурносому лицу текли слезы.

От едкого дыма? От искреннего умиления? Чудилось, он виделдругие костры, на которых некогда рыцари сжигали в Палестине свои бинты иповязки, пропитанные кровью от ран, полученных в боях за Гроб Господень. Душаего очищалась.

Во всей особе Павла, в его походке, манере одеваться,держать себя было что-то претенциозное и театральное, напоминающее карикатуру.В сей миг это была карикатура на вдохновение.

Еще по пути в Петербург приснился нашему герою сон. Увидалон себя посреди какой-то темно — серой местности. Подробности ландшафта былинеразличимы, не поймёшь спроста, что это: степь, лес, горы, потому что всетаяло в гнусном сером мареве.

Алексей вроде бы находился там, но в то же время смотрел насебя со стороны, и то, что он видел, ему чрезвычайно не нравилось. Всегдасчитал; себя и ростом повыше, и в плечах пошире, и лицом покрасивее.

Здесь же стоял перед ним какой-то обросший светлой щетиною,осунувшийся доходяга с затравленным, исподлобья, взором. На доходяге былипорты, лапти, армяк и мужицкая шапка. Сделать вывод, что пред ним стоит самыйзатрапезный из его мужиков — бобыль Тиша, — Алексею помешало лишь то, что глазау Тиши были карие, а у этого доходяги — голубые.