излучала такое радушие и нежность, что Тимофей подскочил как от хорошего пинка. Собственно, до хорошего пинка оставалось пару ударов сердца, не больше. Дядька Гелон не отличался избытком терпения.

— Я тоже пойду, — Рапану, стоявший тут же, подтянул нарядный пояс и выжидающе посмотрел в сторону люка, откуда выводили рабыню.

— Спорим, она что-нибудь этакое учудит, пока ты ее продавать будешь? — шепнул Тимофей хозяйскому сыну. — На три сикля серебра и обед.

— Что учудит? — заинтересовался Рапану, который пожрать был не дурак. А за чужой счет — тем более. А уж серебро он и вовсе любил больше, чем родную мать. Положа руку на сердце, парень был жадноват.

— Такое, чего раньше не было, — заявил Тимофей.

— Принимаю! — протянул ладонь Рапану. — Отец сказал, чтобы я ее продавал, учиться же надо. Вот и посмотрим. Я ставлю на то, что все как обычно пройдет.

И тут Тимофей застыл, с жадным вожделением разглядывая прелестное лицо и гриву иссиня-черных волос, которые переливались искорками на ярком солнце. Он часто видел рабыню, но привыкнуть к этому зрелищу никак не мог, и каждый раз вздрагивал, словно мальчишка.

— Ты, что ли, языкастый, меня продавать будешь? — лениво спросила Феано, когда вышла из трюма и прикрыла глаза от яркого солнца. Она насмешливо фыркнула, увидев, как лицо Рапану вытянулось от изумления. — Смотри не продешеви. Если в бедный дом меня продашь, я на тебя лихоманку злую нашлю. Я верный заговор знаю.

— Я тебя высеку сейчас, сука! — купеческий сын даже багровыми пятнами пошел.

— Господин! Добрый господин! — Феано вдруг упала в ноги Рапану, обняла его колени и уставилась просящим взглядом огромных влажных глаз. — Прости меня, глупую!

— Эй! — поднял руку Тимофей. — Не бей ее, цена снизится. У нас с Гелоном четвертая часть! Забыл?

— Я разве тебе не говорила, что умею петь и танцевать? — умоляюще смотрела на Рапану девушка. — Я даже на кифаре играю!

— Нет, не говорила! — обрадовался Рапану, который уже почуял звон серебра. — Танцевать умеешь? Так за это еще денег попросить можно! Ладно, девка, так и быть, я тебя прощаю!

— Спасибо! Спасибо тебе, добрый господин! — с жаром произнесла Феано, встала с колен и как ни в чем не бывало заявила. — Мне нужен новый хитон! И гребень! Волосы совсем спутались, а я сегодня должна быть красивой.

Рапану застонал и поднял глаза к небу, а Тимофей захохотал во все горло. Он точно получит свой обед и серебро. А молодой купец скрепя сердце протянул девушке белоснежный прямоугольник ткани с дырой посередине. И впрямь, он хочет продать дорогую рабыню, она не может выглядеть как замарашка, пойманная на одном из бесчисленных островов Великого моря. Это просто несерьезно. Феано без малейшего стеснения сняла ветхую тряпку, что служила ей одеждой, и с отвращением отбросила ее в сторону. Она надела новый хитон, подпоясалась и красиво уложила складки. Ну вот! Совсем другое дело!

— Пошли уже!

Купец Уртену нетерпеливо стукнул резным посохом по палубе. Почтенный торговец был высоким, крепким, с крупным мясистым носом. Его обширный живот вызывал немалое уважение у окружающих, и он нес его гордо, со спокойным достоинством. Завитая в мелкие кольца борода, уложенная со всевозможным тщанием, покоилась на груди, прикрывая золото тяжелого ожерелья.

Рынок в Трое богатый, и раскинулся он совсем рядом с портом. Незачем торговому люду уходить далеко. Товар сгрузил с корабля, разложился и продал его, пересчитывая в голове его стоимость в зерне или сиклях серебра. А потом нужно посчитать в обратную сторону, чтобы на то зерно, которого нет, другой товар для продажи закупить. А ведь цена зерна еще и от урожая зависит. У-фф! Тяжела купеческая доля! Хорошо, что крупные сделки в серебре по весу считаются. Только нужно не забывать, что вес сикля может плавать от города к городу. У-фф!

Не меньше сотни лавок, укрытых от солнца полотняными навесами, раскинули свои товары перед покупателями. Тут торгуют всем, что только есть на свете! Вот мотки пряжи из страны Хайаса(3), а вот разноцветные ткани из Сиппара. Алебастровые вазы и золотые скарабеи из Мемфиса соседствуют со слоновьими бивнями и клыками гиппопотама. Бревна ливанского кедра, не имеющего себе равных при строительстве, лежат отдельными аккуратными штабелями, проложенные тонкими палками. Его привезли хананеи из Тира и Сидона(4).

А вот ахеец из Микен разложил свои тонкостенные горшки, расписанные с необычайным искусством. Такую посуду умеют делать немногие, и спрос на нее большой. Вот тончайший египетский лён из Пер-Аммона, он лучший из всех. А вот золотые украшения из Вавилона, что лежат рядом с необыкновенно красивым оружием, привезенным с дальних островов Великой Зелени(5). Масло фисташкового дерева в небольших горшочках и ароматные смолы из Аравии продают вместе с кусками ладана, что добывают на каком-то немыслимо далеком острове в стране Саба(6). Все это великолепие пропитано тяжелыми ароматами анисового масла, тмина и кориандра, которые перемешиваются между собой в самых невероятных сочетаниях.

И конечно же, здесь продают медь. Тут ее много, и она по большей части привезена с Кипра. На том острове копи с богатой рудой, и мелких царей Алассии — так здесь называли Кипр — уже давно подчинили себе цари хеттов. Олово продает лишь один купец, и около него вьются покупатели. Купец не спешит, он хочет получить хорошую цену.

Много здесь и рабов. Вот они сидят прямо в пыли, с потухшими глазами, из которых ушла жизнь. На лицах большей части из них написано горе. Они лишились своих домов и родных в той непрерывной войне, что терзает побережье уже много лет. Шайки морских разбойников налетают под утро, грабят и жгут, потому-то рабы сейчас необычайно дешевы, куда дешевле, чем еще лет двадцать назад. Уж слишком их много. В том хаосе беззакония, в который постепенно проваливался мир, уже не действуют старые правила. Соглашение, заключенное царями Египта и страны Хатти, больше не может защитить людей от разбойников, которые лезут отовсюду.

Рабы, рожденные в доме, напротив, сидели с тупым равнодушием на лице. Им все равно, к кому идти в услужение, лишь бы не в каменоломню и не на медные рудники. Эта участь хуже смерти. Они будут пресмыкаться и доносить, лишь бы облегчить свою долю и получить лишний кусок лепешки. Они усвоили с малых лет, что раб — это вещь, а потому у него не может быть