совести. Его показания ни один судья не примет без пытки, потому что раб лжив и подл только из-за имени своего.

— Рабыня! Красивая рабыня! — закричал Рапану, который видел это зрелище множество раз. — Она поет, танцует и играет на кифаре! Ее лик как полная луна, а губы подобны кораллам из страны Дильмун7! Ее ласки будут горячи как огонь! Покупай!

Люди подходили один за другим, но узнав цену, лишь присвистывали уважительно и отходили прочь. Чернявый паренек с круглой кошачьей физиономией заломил за нее какую-то совершенно немыслимую сумму. Впрочем, здесь встречались и по-настоящему состоятельные покупатели.

— Сколько просишь за рабыню? — к Рапану подошел какой-то толстяк в ярко-синей накидке, с золотыми браслетами на запястьях. Он посмотрел на Феано тяжелым взглядом мясника и, видимо, остался доволен увиденным.

— Семьдесят вавилонских сиклей, уважаемый, — с достоинством ответил Рапану, засунув большие пальцы за богатый пояс и выпятив грудь.

— Да ты спятил, парень! — отшатнулся от него ошеломленный покупатель. — Она же самая обычная девчонка! У нее узкие бедра и маленькая грудь!

— Она не рожала, поэтому ее грудь прекрасна, как налитой персик. И она девственна! — тут же парировал Рапану, а его отец, наблюдавший за первым опытом сына, одобрительно кивал.

— Сорок! — предложил толстяк. — Сорок и ни сиклем больше! И то, если она такова, как ты говоришь!

— Шестьдесят пять! — бросил Рапану. — Можешь осмотреть ее!

— Уж будь уверен, я ее осмотрю, — усмехнулся купец и показал рукой: раздевайся, мол, девка.

Феано вздохнула, развязала поясок хитона и сняла его через голову. Тимофей жадно впился в нее взглядом, шаря глазами по налитому красотой телу. Он понимал: стоять на виду сотен мужиков девчонке невыносимо, особенно когда тебя осматривают, словно какую-то кобылу. Тут не Греция, где в наготе не видят ничего постыдного. Здесь нравы существенно строже, голышом не походишь. Покупатель повертел девчонку и так и этак, помял острые холмики грудей, а потом заставил ее оскалиться и широко открыть рот, чтобы осмотреть зубы. Зубы оказались белыми и ровными, словно ниточка, и он довольно хмыкнул.

— Пятьдесят! — сказал купец. — И это мое последнее слово. — Покупать обычную девку за мину8 серебра — полнейшее безумие. Я ищу подарок самому царю Микен, но это уж слишком!

— Она не обычная девка, — вкрадчиво произнес Рапану. — Она поет, танцует и играет на кифаре. И она нетронута ни одним мужем. Вот стоит мой отец Уртену, он царский тамкар из Угарита. Его знают в каждом порту Великой Зелени. Ты можешь верить мне, уважаемый. Я клянусь тебе именем бога Котару-ва-Хасису, покровителя торговцев! Пусть Баал-Хадад нашлет на нас бурю, если я вру. Пятьдесят три!

— Пятьдесят одна! — протянул руку торговец. — Готовьте купчую. Только в ней укажите возраст, приметы и ее умения. Слова царского тамкара и клятвы именем богов достаточно. Уважаемый Уртену, твоя печать с тобой?

— Конечно, — кивнул купец и вытащил из-за пазухи каменный цилиндр, украшенный искусной резьбой. Он всегда, даже во сне, висел у него на шее.

Слуги принесли комок глины, расплющили его на камне, а потом торговцы составили купчую, украсив табличку рядами аккадской клинописи. Именно на языке Вавилона велась вся деловая и дипломатическая переписка в известном мире. Купец Уртену приложил к табличке цилиндр длинной стороной и прокатил его ладонью, оставив затейливый оттиск. Нет второго такого на свете, и изготовить не получится, сразу обман наружу выйдет.

— Сделка состоялась! — торжественно заявил покупатель. — Сейчас обожжем табличку в печи, и я расплачусь.

— Скажи мне, добрый господин, — тихо шепнула Феано так, чтобы и Тимофей ее тоже слышал. — А сколько бы я стоила, если бы не умела петь и танцевать?

— Половину от этой суммы, — ответил, подумав, Рапану. Он был так счастлив, что спустил ей немыслимую дерзость. Раб не может заговорить с хозяином первым.

— А если рабыня еще и знала других мужей? — с невинным видом посмотрела на него Феано.

— Да сиклей десять, — пожал плечами Рапану. — Если красивая, пятнадцать. Стой! Ты на что это намекаешь?

Он начал медленно бледнеть, понимая, что только что натворил.

— Что, болтунишка щекастый! — с ласковой ненавистью в голосе сказала Феано. — Обделался? И правильно! Не умею я ни плясать, ни петь! И кифару я в своей деревне только издалека видела.

— Так ты что, не дева? — сдавленным голосом прошептал Рапану.

— Дева, сказал тоже, — фыркнула Феано. — Уж и забыла, когда ей была. Мне вот интересно, что твой отец скажет, когда узнает, что ты от его имени порченый товар продал? Да еще и богами поклялся! Ну что, рассказать покупателю, что ты наврал ему, брехливый щенок?

— Я с тебя сейчас шкуру спущу! — начал багроветь Рапану, которому кровь бросилась в лицо. Ему еще никогда так стыдно не было.

— Ты меня даже пальцем не тронешь! — отчетливо выговаривая каждое слово, сказала Феано. — Сделка состоялась, и никто не захочет, чтобы она сорвалась. Вот этому воину не понравится, если моя цена уменьшится. Так, парень? — и она ткнула в сторону Тимофея.

— Так! — стражник не выдержал и захохотал во все горло, хлопая себя по ляжкам. — Я свою долю получить хочу. Даже не вздумай ее бить, Рапану! Она уже не твоя, и я тебе все равно это не позволю. Ну ты и оторва, девка! А ты, Рапану, готовь обед. Ты проспорил.

— Бойся! — Феано гордо отвернулась от бывшего хозяина. — Я еще могу опозорить твою семью. Над тобой будут потешаться в каждом порту. Куда бы ты ни приехал, все будут смеяться тебе в лицо. Да ты линялой козьей шкуры никому не продашь! Кто будет иметь дела с лжецом и клятвопреступником! Молись, сволочь, чтобы я в дом к самому царю попала. Иначе конец тебе!

— Великие боги! — шептал Рапану. — За что мне такое унижение!

Он не заметил, как Тимофей положил девчонке в ладонь серебряное кольцо весом в сикль, а та быстро сунула его в рот. Она пообещала, что он победит в этом споре, и попросила его помощи. Серебра было жалко до ужаса, но Тимофей ведь поклялся Эниалием, богом воинов. Век удачи не видать, если такую клятву нарушить. Впрочем, девка не соврала, он вернет эту потерю с лихвой и