Знакомый голос окликнул меня у часовни Королевского колледжа, и в следующую секунду я оказалась в стремительных объятиях Джулии Лэмб.

– Ох, Софи, я слышала про Оливера.

– Да? – удивилась я.

– Ну, что он убил твою maman. А ты о чем подумала?

– Не важно… У него грипп, – неожиданно для себя выпалила я. – Я иду к нему в больницу.

– Ты с ума сошла? Решила простить его как истинная христианка? Можешь просто помолиться о его душе. Зачем же рисковать своим здоровьем?

– А ты бы разве не стала навещать Питера, окажись он в больнице?

– Вряд ли, – пожала плечами Джулия. – Ты, кажется, слишком увлеклась Оливером. Он может подумать, что ты хочешь более серьезных отношений, и бросит тебя. Если, конечно, выживет.

Краска схлынула с моего лица.

– Я сделаю всё, что угодно, только бы он поправился, даже если потом он больше не захочет со мной встречаться.

– Ты сама его не захочешь, глупышка. Болезнь – это так неприятно.

Я не нашлась, что ответить, и прибавила шагу.

Перед входом в больницу мне сразу бросился в глаза один из давешних констеблей. Он нервно курил, поглядывая на дверь. Почему он не дежурит у палаты? Я обмотала свой шарфик вокруг головы, полностью закрыв нижнюю часть лица, и решительно прошла мимо стража порядка, обратившего на меня не больше внимания, чем на других посетителей.

Никогда бы не подумала, что в больнице может быть столько людей! Они толпились в холле, ожидая приема, сидели на полу и ступенях лестницы, кутаясь в одеяла, обнимали измученных детей. Между ними сновали медицинские сестры и врачи в халатах, забрызганных кровью. Я поежилась, но не отступила.

– Где я могу найти Оливера Конли? – спросила я подвернувшуюся сестру и поспешно уточнила. – Его сегодня привезли из полицейского участка.

Женщина махнула рукой в сторону лестницы, и я стала подниматься на второй этаж, заглядывая в лица больных. Пройдя чуть дальше, я зашла в палату и с трудом подавила желание выбежать обратно. На кроватях, отгороженных друг от друга ширмами с белыми занавесками, очень напоминающими простыни, остекленевшими глазами смотрели в потолок совсем еще молодые люди. На их подбородках засыхала кровь, в железных тазах, стоявших тут же на стульях, топорщились окровавленные полотенца. Те, чьи души еще держались в телах, жутко кашляли или лежали без сознания.

Какой-то юноша у двери вдруг начал задыхаться. Прямо на моих глазах у него посинели губы и нос. Две сестры в запачканных фартуках бросились к нему и задернули занавески. Я услышала отчаянный кашель, а когда на шторку фонтаном брызнула кровь, ноги сами вынесли меня в коридор.

Первым моим импульсом было бежать из больницы как можно дальше. Я боялась споткнуться о расстеленные на полу матрасы, на которых тоже лежали люди. Уже у лестницы мой взгляд упал на совершенно седую молодую женщину, я отшатнулась, посмотрела под ноги и лишь поэтому заметила знакомое лицо с прилипшими ко лбу медно-рыжими волосами.

Медленно, как во сне, я присела рядом и коснулась щеки Оливера. Кожа была горячей и липкой от пота. Отогнув край простыни, я обнаружила, что его рубашка вымокла практически насквозь. Я ощупала брюки: с ними дело обстояло еще хуже. Схватив за руку проходившую мимо медицинскую сестру, я с мольбой прошептала:

– Его нужно переодеть!

– Бесполезно, мисс. Через какое-то время он снова будет лежать в сыром.

– Но так же нельзя…

– Лучше совсем разденьте его и периодически обтирайте. Я сейчас принесу полотенце.

Раздеть? Я начала с носков, потом стянула брюки и поспешно прикрыла Оливера простыней. Сестра вернулась с полотенцем и одеялом. Оставалось снять рубашку, а значит, увидеть то, что он пытался от меня скрыть…

Сердце бешено колотилось, дышать сквозь шарфик оказалось не так-то просто, и пот струился уже по моему собственному лбу. Справившись с последней пуговицей, я с ужасом сглотнула: всю левую часть его торса – от ключицы до середины живота – покрывали отвратительные красные рубцы, на поврежденной коже не было ни волос, ни соска. Вот почему Оливер не хотел, чтобы девушки видели его без рубашки!

Я взяла полотенце и стала осторожно обтирать его, размышляя о том, смогу ли я когда-нибудь к этому привыкнуть. А потом, укрыв его одеялом, я разозлилась на себя. Разве можно разлюбить человека за то, что война оставила на его теле уродливые шрамы?

Промокнув полотенцем лоб и подбородок Оливера, я вдруг почувствовала, что он стал мне еще дороже.

Я едва успела вернуться до закрытия колледжа на ночь. Потихоньку пробравшись на кухню, я тщательно вымыла руки и, внезапно ощутив зверский аппетит, выпила молока с огромным куском холодного пудинга.

Очевидно, в свою комнату я кралась недостаточно тихо, так как дверь хозяйской спальни распахнулась, и мне навстречу шагнула Катя.

– Где ты была?

– Гуляла, – без заминки соврала я.

– Соня, – устало произнесла сестра, – завтра нам придется серьезно поговорить. Твое поведение возмутительно и недопустимо. Боюсь, что нам с Томасом придется посадить тебя под домашний арест, как это собиралась сделать maman.

Я молча ушла к себе, а утром чуть свет спустилась на кухню, поймала одну из горничных и велела собрать мне свежие простыни и полотенца – чем больше, тем лучше. Девушка удивилась, но отправилась выполнять поручение, пока я второпях поглощала завтрак.

Улизнув из дома с корзиной постельного белья, я сообразила, что всё равно не смогу покинуть колледж, пока «джип» не отопрет ворота. Тут мне пришла в голову мысль помолиться о выздоровлении Оливера. До утреннего богослужения оставалось около сорока минут. Ключи от часовни имелись у каноника и главы колледжа, но я знала о существовании запасного комплекта, который хранился в нише за камнем слева от двери.

В часовне царил полумрак. Я иногда ходила на литургию, чтобы послушать орган и пение мальчиков, однако сейчас мне почему-то стало неуютно под молчаливыми сводами. Статуи с укором взирали на меня со своих постаментов, а украшенная резьбой исповедальня из красного дерева внушила необъяснимый ужас. Чтобы развеять его, я стала представлять, как, стоя на коленях на низкой скамейке, кающиеся студенты открывают свои постыдные тайны сидящему за перегородкой священнику. Я приблизилась к низкой дверце и отдернула бархатную занавеску.

На долю секунды перед моими глазами возник образ человека в черной мантии. Его лицо было скрыто в тени. В ушах зашумело, я вздрогнула и будто очнулась.

Схватив корзину, я выбежала из часовни, заперла дверь и торопливым шагом направилась к Большим воротам.

Состояние Оливера не изменилось, однако он снова основательно пропотел. Я поймала уже знакомую медицинскую сестру:

– Научите меня менять простыни!