— У нее не было стиля. Ты сам говорил, убивала чем придется.

— Да, но струна — это так символично… И романтично в некотором роде. Подражатели, попсовые убийцы. Им нужен антураж и красивая история, освещенная в прессе. Они как… — Митяй пощелкал пальцами и, подняв указательный палец вверх, выдал: — Как Леди Гага.

— За что ты ее так не любишь? — гоготнул Роман и отставил опустевшую кружку. Он даже не заметил, как опустошил ее.

— Нет, она мне очень нравится. Но Леди Гага — подражательница Мадонны. Та вдохновила ее, толкнула на действия. Но королева монстров — это Гага, если ты не знаешь — хочет персональной славы и поклонения. Желает выйти на первый план. Затмить кумира. В точности как убийца-подражатель.

— Дело Казачихи у тебя?

— Нет.

— Так ты бы вместо того, чтоб мне лекции о поп-культуре читать, лучше бы этим занялся!

— Умный, да? Начальник… — Митяй покривлялся. — Да если бы я мог, то с него, дела, и начал бы. Но его нет.

— В смысле?

— В электронных архивах дело не обнаружено.

— Не может такого быть.

— Сам проверь, — пожал плечами Комаров.

— Оно засекречено? Там какой-то суперкод нужен, чтобы открыть?

— НЕТ ЕГО! — чуть ли не прокричал Митя. — Изъято, стерто, заколдовано, нужное подчеркнуть.

Роман доверял коллеге. Жизнь свою совершенно точно. Но зная, каким Митяй бывает рассеянным, решил перепроверить информацию. Мало ли, не туда ткнул, не то увидел…

— Казакова Лариса Андреевна? — переспросил Роман, включив компьютер.

— Она самая. Номер дела не желаете?

— А есть?

— Да. Отцу позвонил, спросил.

— Давай.

Митяй продиктовал.

Багров забил все данные в поисковик по архиву уголовных дел и увидел: «По вашему запросу ничего не найдено».

— Убедился? — услышал он насмешливый голос Митяя.

— Но как такое возможно?

— Если бы я не был уверен в том, что Казачиху поймал и упек за решетку мой батя, я бы засомневался… Но я эту кровавую историю с детства знаю, она мне многие ночи не давала спать…

— А с батей ты сегодня говорил?

— Больше тебе скажу, я позвал его к нам в отделение, когда увидел на экране компьютера волшебную фразу «По вашему запросу ничего не найдено».

— Он приедет?

— Едет. Но медленно. Потому что на своей задрипанной машине по пробкам, а не на метро.

Багров вскочил из-за стола и бросился к чайнику. Хотелось заварить и выпить еще одну кружку «Цейлонского» и израсходовать немного энергии на это. У Романа было не так много опыта сыскной деятельности, всего восемь лет, у того же Митяя на четыре года больше, и он не особо доверял интуиции, или нюху, как сказали бы старички…

Но сейчас он именно нюхом чуял, это след!

— Позвони бате, спроси, далеко ли он, — бросил Роман товарищу.

— Если за рулем, не возьмет трубку, а как подъедет, сам позвонит. Но, скорее, просто зайдет в кабинет. Он знает номер.

— Тебе чай заварить?

— Не, мне кофе.

— Тогда сам. — Роман вытряхнул из кружки спитую заварку и засыпал свежую. — У меня много вопросов по теме, обсуждаемой нами ранее, но есть главный — откуда взялся подражатель, если о Казачихе никто не слыхивал?

— Думал об этом. Есть варианты.

— Озвучь.

— А ты мне кофе все же сделай. Трудно тебе, что ли?

— Тебе задницу от стула оторвать тоже не трудно, — проворчал Роман, но все же заварил коллеге бурду с красивыми словами в названии на пачке — «арабика», «элит», «баристо». — А у меня тоже варианты имеются. Первый: если подражатель существует, то он родственник или близкий знакомый Казачихи. Человек, который в курсе событий. Единственное, что смущает, — это почему он так долго ждал своего выхода на сцену. Почти тридцать лет прошло с тех пор, как маньячку посадили…

— А если он был мал тогда, когда она совершала свои преступления? Себя до конца не осознавал, но все записывал на подкорочку?

— Как ты, когда подслушивал разговоры отца с коллегами?

— Теоретически. Но я-то — дитя стража правопорядка, а он-она — убийцы…

— У Казачихи были дети?

— Не знаю. Я поделился с тобой всей информацией, которой владел. Сейчас батя придет, расскажет остальное. А может, и покажет что-то.

— В каком смысле?

— Дело Казачихи стало для него главным в жизни. Не личной — ментовской. Он был практически одержим. Мама даже развестись хотела тогда. Вот вроде пенсия, уходи, а он не только не уходит, но пропадает на службе сутками — ищет душительницу. Поэтому я бы не удивился тому, что батя сохранил какие-то материалы… На память!

— Жду не дождусь его приезда.

— Чьего? — донеслось со стороны входа. Рома с Митяем не услышали, как отворилась дверь и не увидели, как в кабинет зашел старший Комаров.

Паша плелся от метро к своему дому. Дорога занимала десять минут, но он не торопился, растягивал ее до пятнадцати. Проходя мимо забегаловки, на крыльце которой пьяненькие мужички курили, приостановился. Он не употреблял алкоголя вообще. В юности попробовал, когда его на слабо взял брат, и на всю жизнь запомнил мерзкий вкус водки и то состояние, в котором он оказался после. Нет, его не рвало и даже сильно не качало, но мир стал расплывчатым, неузнаваемым, а поэтому страшным. Паше показалось, что он попал в другую реальность, а он хотел домой, к маме…

Сейчас он впервые пожалел о том, что не пьет. Зайти бы сейчас в кафешку, взять пивка и сушеной рыбки. Посидеть, послушать разговоры. Мелькнула мысль о безалкогольном, но Паша отмел ее и продолжил свой путь. Все равно ему придется возвращаться домой, пусть не сейчас, а через час, так зачем тянуть?

Он двинулся дальше. Его дом уже был виден, в окне их кухни горел свет. Значит, жена Лена ждет его, чтобы накормить ужином. После смерти дочери она стала внимательнее к Паше. Видела, как он мучается, и пыталась поддержать. Сама она, естественно, тоже тяжело переживала потерю ребенка, но не так, как ее муж. Тот просто рассыпался на сотни осколков, как гипсовая статуя, по которой ударили огромным кайлом. Осколки собрали, склеили, швы замазали… Статуя выглядела так, как прежде. Но только на первый взгляд. Вот так и Паша. Он продолжал ходить на работу, есть, пить, смотреть телевизор, но ни от чего не получал удовольствия. Он даже не чувствовал вкуса еды первое время. Просто закидывал в себя продукты, как дрова в топку. Любой напиток казался безвкусным. Фильмы одинаково скучными. Он больше не смеялся, а если улыбался, то так натянуто, что люди пугались. Мать очень за Пашу переживала. Думала, руки на себя наложит, и все молилась за него. Часто вслух. Пашу это раздражало. Как и Ленина забота. Пожалуй, это было единственное чувство, на которое он остался способен. Он мечтал, чтоб его оставили в покое. Но женщины делали все с точностью до наоборот. Супруга даже пыталась возобновить их сексуальные отношения, но Паша отверг ее с обидной для женщины брезгливостью. После этого Ленка с мужем не разговаривала неделю, и эта неделя была самой спокойной за последнее время…