* * *

Часто говорят, что человеческие пороки проистекают из слабости. Пороки и слабости, конечно, условно. Я полагаю, что человек должен иметь пороков и слабостей сколько ему заблагорассудится. Ведь соприкосновение с «реальной жизнью» — у него как правило одно (пойти работать) на государство. А гешефта — ноль. Сплошной минус. Поэтому пестуйте «пороки», коли не во вред, и остерегайтесь правил — они чужие. К слову — девиантная природа самоограничений — ярко выражена в традиционализме и евразийстве. Там нормальных людей почти и нет. Все это бросившие пить, употреблять, подавившие шизофрению люди. Мир прост.

Не было ли у вас мысли, что безумие преследует философа или идеолога (Ницше, к примеру) не как само-по-себе органическое расстройство, а как ресурсная несостоятельность?

То есть, по сути — человек сходит с ума лишь от того, что его сверх-гениальная концепция не находит реализации в реальности, радикально не формирует (меняет) реальность? И в конце-концов не поглощает ее? По-моему, так оно и есть. Безумие — это самонаказание за бессилие.

* * *

Еще одно из проявлений социальной архаики — попытка навязать миф о непрестижности одиночества. От того недалеко до домостроя, ячейки общества, отсутствия карьерных гешефтов и пр., и пр., чего бегут вменяемые европейски ориентированные индивиды.

Я же повторюсь — одиночество дорого стоит. И сколько бы оно не стоило, оно того стоит.

* * *

Попался фильм про амбициозного музыканта, который репетировал до стертых в кровь рук. Вот это коричнево-бардовое отвратительное пятно, содранная кожа, запекшаяся кровь освежили столь ненавистную мне, отвергаемую мной память, физиологическую память — нижайший (возможно) вид памяти и я вспомнила, что писала, стирая ручкой пальцы в кровь. Да, я кажется, была последним человеком, кто отказывался при письме пользоваться клавиатурой. Впрочем, пользуясь клавиатурой, я понимаю, что я уже не пишу, а совершаю иное, более профанное действие.

* * *

Что меня никогда не увлекало — самопознание. Желание самопознания — свойство онтологически нецельного, несубъектного существа. От того «колышущийся тростник», не обладающий самостью — всегда принимает сигналы из вне за мерцание собственной сущности. Отсюда же родом женское — «ах, я сегодня такая, завтра другая» (следует понимать как — никакой женщины не существует). И даже набоковское — «вернулся к жизни не с той стороны, откуда вышел.»

Ибо у Подлинного «Я» нет никакой жизни. Но есть «Я».

* * *

К некоторому моменту жизни всякое существо приобретает такое количество излишнего опыта, что порой для того, чтоб приблизится к некому изначальному подобию гнозиса (а его с рождения чует всякий неимпринтингованый и социально не зомбированный (не подавленный) индивид), что кажется — необходимо сдирать с себя лже-знания вместе с кожей и мясом, настолько прочно они впитались, буквально вросли в тело. Дабы обрести вновь тонкокостную истину, разорвать проявленный мир кошмарным хохочущим оскалом ясности.

Благие истины дурно пахнут. Как и общие (во всех смыслах) места. Вот от этого — «кто владеет информацией, тот владеет миром» — прямо-таки разит. Всякий метафизический наперсточник, всякий плешивый ревкомиссар — призывает учиться и учиться, а сам ждет лишь момента, чтобы по привычной схеме урвать нечто (грабить награбленное), утащить некий ресурс, отнять.

Знание без силового ресурса немногого стоит. Как и без возможности его радикального применения.

Проще говоря, ежели бы в мире существовало подлинно гностическое знание (т. е. Знание-Сила), то мира бы не было.

* * *

Разница между обществом потребления и обществом религиозным, идеологизированным, традиционалистским и т. д. — в том, собственно, что общество потребления предлагает мне то, в чем я действительно нуждаюсь. Тогда как иные общества навязывают мне то, от чего лишь хочется избавиться.

Смерть происходит как схлопывание. Скручивание. Выворачивание (в небытие). Мгновенно сей процесс осуществляется только в особых предельных (как искусственных так и естественных) психических ситуациях. Ну или например, в кино. То есть, 41-ый-45-ый, 17-ый год, и прочие катастрофически-судьбоносные моменты истории с мгновенными реакциями, истериками, самоубийствами, мелкой обывательской дрожью и прочими спецэффектами — это киношный нарратив, ускоренная иллюзия. Нынешний крах «империи» происходит по тому же принципу. Но публика ждет кино — то есть, резкого обвала, апокалипсиса. Собственно, они происходят. Но, повторюсь, не как в кино. Или же — как в замедленной съемке. Я бы назвала это гибридным разрушением.

Здесь в недрах русской зимы социалистического райончика высится ДК, словно привнесенный имперским архитектором дна. Там словно в страшной сказке для мертвых детей играет шкатулочная музыка. Стивен Кинг гетто-тайги. Хор принужденных к тоталитарному прикосновению бытия ряженых в мальчиков мальчиков (естественно, никаких настоящих, взаправдашних детей детей здесь никогда и не делали — только пластмассовых пупсов, под опять-таки, гдр-овских пупсов, но похуже, значительно хуже).

И вот этот шкатулочный ад изрыгает в небытие — ВЛЕСУРОДИЛАСЬЁЛОЧКА — какая же адская тоталитарная порнографически-некрофилическая стройность в этом во всем!

* * *

Конечно, никаких нищих духом не существует. Есть просто нищие. Все религиозные конструкты — для них.

Думаю я, что моя идея — есть апофеоз возможной метафизической претензии. От того так беспощадно сопротивление проявленного мира. Существо, подобное мне ожидает лишь два варианта развития событий — абсолютный триумф (немыслимое маловероятное сочетание упорства и обстоятельств). Или же — кошмарный конец. К коему, впрочем я готова и приемлю равнодушно. Насколько равнодушен может быть человеческий (все же) организм, попавший в инфернальную мясорубку (давильню), но отделенный при том от животного (вполне, why not?) страха пуленепробиваемой, монументальной гордыней и надмирным тождеством идее.

* * *

Фатальное несовпадение мировоззрений и высокие планки здесь, судя по всему, путают с аутизмом или же — неоправданной надменностью. Тогда как даже самый что ни на есть мещанин, самый что ни на есть обыватель — годы уже, десятилетия огораживает свои дома тотально непроницаемыми депрессивными заборами, исчезает в звуконепроницаемое — лишь бы «не видеть все это», и всякий местный нищий, всякий «знаток человека», всякое «общественное мнение» — бесконечно попрекают его в гордыне, высокомерии и снобизме.

Тогда как описанное поведение — есть практически единственная возможная норма в коммунальном этом гетто, в колонии нулей.