всех отдельно взятых маленьких жизней, если можно так выразиться, каждой из тех активных молекул, что появились в процессе развития Земли и, по всей видимости, неподвластны времени».

Понятие молекул matière vive Бюффона было типичным для виталистических теорий. Готфрид Вильгельм Лейбниц, немецкий ученый-универсал и соперник сэра Исаака Ньютона, рассуждал о монадах, в то время как французский философ Пьер Луи Моро де Мопертюи говорил о корпускулах, утверждая, что разум возникает в результате усложнения структуры соединений этих частиц. Французский энциклопедист Дени Дидро описывал «живые точки», или «живые молекулы».

Образумившийся углерод

Рассуждения сторонников витализма все больше усложнялись и, можно даже сказать, начали заходить в тупик. Взгляды виталистов охватывали и религиозные теории, приписывавшие сверхъестественное происхождение искрам жизни, и метафизические, но не обязательно религиозные подходы, и атеистические, и даже радикально материалистические суждения. Среди направлений, наиболее повлиявших на супругов Шелли, была немецкая романтическая натурфилософия Фридриха Шеллинга, а также йенская школа – мыслители и писатели, входившие в группу деятелей романтического движения Йенского университета. Позиционируемая как «научный мистицизм», натурфилософия Шеллинга описывала некую разновидность энтелехического анимизма, с помощью которого зародился мир и который является движущей силой эволюционного прогресса, то есть все формы материи – от скал и камней до растений, животных и людей – наполнены духовной энергией, заставляющей их стремиться к высшим состояниям. Несмотря на то, что натурфилософия послужила вдохновением для создания великих произведений и прорывов в науке – как в случае Иоганна Риттера, открывшего такое понятие, как ультрафиолетовое излучение (см. страницу 168), – временами она бывала просто смехотворной. Печально известным примером тому служит заявление скандинавского геолога Хенрика Стеффенса о том, что «бриллиант – это образумившийся кусок углерода».

ХИМИЧЕСКИЙ ВИТАЛИЗМ

С появлением каждой новой научной дисциплины казалось, что она сможет обнаружить неуловимый жизненный дух. Химики отделили кислород от углекислого газа, или «испорченного воздуха», и определили его (кислород) как жизненно необходимый элемент (см. страницу 22). Французский химик Антуан Лавуазье вместе с коллегой Пьером-Симоном Лапласом продемонстрировал, что дыхание у животных (процесс, с помощью которого пища превращается в энергию и отходы) является формой «медленного сгорания». Таким образом, химический анализ помогал исследовать биохимию жизни. После определения органических химических веществ и выяснения их отличий от неорганических стало казаться, что химия сможет раскрыть секрет жизненной силы. Наконец, химики начали осознавать, что нет четкого различия между органическими веществами, образующимися в живых существах, и теми, что создаются в лаборатории. С одной стороны, это подрывало основы витализма; ведущий химик своего поколения швед Якоб Берцелиус писал в 1836 году: «Не существует особой силы, присущей исключительно живой материи, которую можно назвать жизненной силой». С другой стороны, такие достижения доказывали крепнувшее убеждение в том, что жизнь не отличается коренным образом от неживой материи и что наука сможет вскоре продемонстрировать, как одно легко превращается в другое.

Лавуазье за работой в лаборатории. Исследования дыхательного процесса, подобные этому, открывали перспективы для химического витализма.

Совершенно иных взглядов придерживались ярые материалисты (те, кто отвергал значимость нематериального духа), такие, например, как французский анатом Ксавье Биша. Биша различал двадцать один вид тканей, составляющих живые системы, и категоризировал их в соответствии с их свойствами, различавшимися по степени «чувствительности» и «сократимости». Он описал их как «данные Богом» фундаментальные силы природы – наравне с гравитацией Ньютона – и утверждал, что с их помощью живая ткань сопротивляется разложению. Этот подход привел к возникновению сильно урезанной формы витализма, в которой Биша определял жизнь как «совокупность функций, с помощью которых организм сопротивляется смерти».

ЭЛЕКТРИЧЕСКИЙ ВИТАЛИЗМ

Самым очевидным кандидатом на роль неуловимой искры жизни было электричество, и казалось, что эксперименты Гальвани, Альдини и др. (см. главу 2) убедительно это демонстрировали: удар электрическим током мог вызывать мышечные сокращения, движения тела, дыхание и даже оживлять (см. страницы 51–59). Адам Уокер, друг Джозефа Пристли, в изумлении заявлял: «Способность электричества вызывать мышечные движения у явно мертвых животных, а также влиять на рост, укреплять выносливость и оживлять погибшую растительность, доказывает его родство с жизненной силой… невозможно не поверить, что это и есть душа материального мира…»

Невидимая субстанция

Британский витализм выглядел более сдержанным и менее радикальным. Выдающийся хирург и анатом Джон Хантер, в сущности, скопировал теорию Бюффона, изложив ее на латыни и заменив понятие matière vive на materia vitae. Его последователь Джон Абернети, преподаватель анатомии в Королевском хирургическом колледже, переработал это понятие в мистическую «жизненную силу» – «невидимую подвижную субстанцию, прилагавшуюся к мышечной структуре или к любой другой форме растительной или животной материи, как магнитное поле – к железу или как электричество – к различным предметам, к которым оно может быть подведено». В концепции Абернети явно предусматривалось место для Бога: что-то же наверняка «приложило» эту невидимую субстанцию ко всему живому. И мистические формы витализма вроде теории Абернети, и причудливые рассуждения натурфилософов спровоцировали в 1793 году ответный удар со стороны материалистов, последовавший в виде лондонских лекций радикалиста Джона Тэлуола о «животной жизненной силе». Тэлуол отвергал всяческую роль сверхъестественного как источника искры жизни, настаивая: «Дух, каким бы благородным он ни являлся, должен быть материальным». Это безусловно противоречивое утверждение вызвало оживленные споры, особенно среди влиятельных молодых поэтов-романтиков, таких как Вордсворт и Кольридж. Они, в свою очередь, передали Шелли некое двоякое отношение к витализму, вступившее в противоречие с категорическим неприятием этого учения доктором и наставником Перси Шелли в области биологии – Уильямом Лоренсом.

От устрицы до человека

Уильям Лоренс (1783–1867) являлся протеже Абернети и его последователем на посту преподавателя анатомии в Королевском хирургическом колледже. Однако, в отличие от своего богобоязненного и консервативного наставника, Лоренс жадно поглощал многие новомодные континентальные философские течения. Он учился в Гёттингенском университете в Германии у выдающегося анатома и антрополога Иоганна Фридриха Блюменбаха и в 1807 году перевел на английский язык его «Сравнительную анатомию». Блюменбах собрал, измерил и классифицировал обширную коллекцию черепов, и его труд внес огромный вклад в краниологию – изучение связи между физическим строением черепа и образом мышления. Это была противоречивая и радикально материалистическая позиция, и Блюменбах опасно приблизился к отрицанию существования души. Лоренс также был знаком с мрачными квазимеханическими теориями Биша (см. выше) и с работой радикального французского физиолога Жюльена Офре де Ламетри, чьи теории, изложенные в трактате «Человек-машина», представляли собой бескомпромиссный механистический подход к физиологии, а людей рассматривали не иначе как «перпендикулярно ползающие машины»