рук в руки - лежалая папка в разводах.

С обложки - броская строка рукописью: «Началось 10 марта 1887 года». Заглавие предлинное: «Дело председателя Самарского окружного суда о допущении в число помощников присяжного поверенного…» И - полное имя: Волькенштейн Михаил Филиппович. Но тот ли это Михаил Филиппович?

Тот!

В собственноручном его прошении на имя председателя окружного суда: «…имею честь заявить, что состою помощником присяжного поверенного при С.-Петербургской судебной палате». А вот и форменное на этот случай удостоверение, подписанное в Питере Д. В. Стасовым, первым по времени председателем первого на Руси совета присяжных поверенных, братом большого русского критика, отцом Абсолюта - Е. Д. Стасовой26.

Такое чувство, будто не папка-тетрадь, не личное дело Волькенштейна переступило порог комнаты, а сам он.

Еще мгновение, и я спрошу его, пожалуй:

- Простите: вы и есть тот самый Волькенштейн? Исследователи убеждены, между прочим, что великий ваш

помощник готовил вам защитительное досье по делам политического обвинения. Да? А сам он? Вы не смогли бы сказать, не выступал ли он сам с такими же защитами?…

Прямого ответа на эти вопросы папка-тетрадь не дала.

Это естественно. Но то новое, что вставало с ее страниц, не только не разрушало уже сложившегося представления о Волькенштейне, а и, напротив, укрепляло его: в девяностых и даже в девятисотых годах он мог выступать в судах России с политическими защитами.

Пера я больше не властитель,

И вместе с хмурым октябрем

Не прочь хандрить. Так не хотите ль

Зайти в смиренную обитель,

Сыграть шесть роберов вдвоем?

Этими шуточными стихами К. М. Станюкович приглашал к себе Волькенштейна, человека близкого и весьма ценимого в доме писателя.

Волькенштейну везло. Судьба и дело постоянно сближали его с интересными людьми. В гимназии заштатного Таганрога он учился в одном классе с Чеховым, а в те годы, когда Ленин посещал его квартиру в стольном Питере, вел с Чеховым переписку. Именно Волькенштейну в письме, помеченном 22 ноября 1895 года, А. П. Чехов признавался, что пишет он «туго, мало и кропотливо». Служа юрисконсультом «Русского богатства», Волькенштейн не только по должности был близок с Короленко, тогдашним руководителем журнала. Он дружил с Шаляпиным, который писал ему: «Знай и впредь, что за 15 лет нашей дружбы я всей душой привязался к тебе и твоему благородному сердцу».

Либерал, мятущаяся душа, Волькенштейн жил в широком, хотя и довольно пестром кругу личных и общественных связей. Помимо Станюковича, Чехова, Короленко, Шаляпина тут были и братья Стасовы, и Гарин-Михайловский, и Стасюлевич, редактор «Вестника Европы», и критик Скабичевский, и один из столпов либерального народничества Кривенко, и мастер русского карандаша Добужинский…

Весной 1896 года Волькенштейн присоединяется к просьбе матери и одной из сестер Ленина, настаивавших на освобождении Владимира Ильича из петербургской «предварилки». Вот два документа, которые не нуждаются в разъясняющем слове.

Письмо председателя совета присяжных поверенных Петербургской судебной палаты В. О. Люстиха вице-директору департамента полиции С. Э. Зволянскому:

«М. Г.

Сергей Эрастович!

Позвольте обратиться к Вашему доброму содействию по следующему поводу: помощник присяжного поверенного Вл. Ил. Ульянов довольно давно уже арестован по обвинению в государственном преступлении; мать и сестра его удостоверяют, что за это время здоровье его сильно расстроилось, и просят освободить его до решения дела на поручительство; присяжный поверенный Волькенштейн, при котором г. Ульянов состоит помощником, так же об этом просит и готов принять сам поручительство. Зная Вас как человека, всегда готового оказать посильную помощь страдающим, если обстоятельства это позволяют, я и решил просить Вас не отказать в содействии и Ульянову к освобождению его, с поручительством матери или г. Волькенштейна.

Прошу принять уверение в совершенном моем уважении и преданности.

В. Люстих».

Ответ С. Э. Зволянского В. О. Люстиху:

«М. Г.

Вильгельм Осипович!

Вследствие письма от 27 минувшего мая имею честь уведомить, что вопрос об освобождении из-под стражи привлеченного к дознанию по делу политического характера Владимира Ульянова уже неоднократно был возбуждаем его матерью, тем не менее, ни жандармское управление, ни прокурорский надзор не признали возможным, по обстоятельствам дела, сделать что-либо в этом отношении. В настоящее время дознание об Ульянове производством уже закончено и находится в рассмотрении министерства юстиции.

Примите, м. г., уверение в совершенном почтении и проч.

С. Зволянский» [27].

Уже простое соседство слов «на поручительство» и «государственный преступник» грозило собрать над головой Волькенштейна настоящие громы. Ведь просил-то он зная. Знал, как тяжело лежит обвинение Ленина на весах права, и - просил. Знать и просить - это защищать. Волькенштейн защищал.

Самарское дело Волькенштейна было ветвью петербургского, утраченного в революцию, и потому в какой-то мере восполняло эту утрату. В столице, говорили бумаги, он был помощником у С. И. Езерского, адвоката честного до курьезов, безмерно смелого и умного. Школа Езерского утверждала: Волькенштейн мог выступать с защитами по делам о заговорах и смутах, а Ленин, соответственно, - готовить эти защиты. Косвенное подтверждение получала в бумагах и догадка о том, что, направляясь в Петербург, Владимир Ильич имел рекомендательное письмо Хардина к Волькенштейну.

Полной тайной оставалась лишь цель приезда. Что гнало петербуржца из Петербурга, чем манила Самара несамарца?

4

Глубокой осенью, когда по красным - битого кирпича - дорожкам садов и парков Москвы ветер гонял снеговую дробь и темные волглые листья, я отправился к Волькенштейну. Конечно, не к тому, не к принципалу Ленина - к его сыну. Первые слова и - первое открытие: мы уже давно знакомы. В годы двадцатые, комсомольские, в родном своем рабочем поселке я попал как-то в артисты с несложной задачей пополнить своей особой театральное войско Спартака. Теперь автор пьесы «Спартак» был моим любезным собеседником. Писатель, теоретик драмы, доктор искусствоведения, лауреат Грибое-довской премии 1914 года, он долгие годы работал с К. С. Станиславским, был его секретарем, заведовал литературной частью первой студии МХАТа.

- Зигзаг моего отца в Самару? Простите, какой это год? Восемьдесят седьмой? О, тут я плохой свидетель. В те дни мне не было и четырех лет.

- А позднее он не делился с вами впечатлениями о защитах за закрытой дверью?

- Не припомню что-то.

Иду напрямик: рассказываю о догадках, называю имя Ленина и вижу - на меня глядят глаза единомышленника.

- Материалы Ленина, его досье? - Рассеянным движением Владимир Михайлович разглаживает складки на скатерти. - Была пора, когда мой отец искал бури… Извините, пожалуйста. - Он поднимается. - Я оставлю вас ка две-три минуты.

Над карнизом двери, за которой скрывается его