— Как же, читал...

— Так эта книжка, смею заметить, целиком про меня. Помните любознательного парнишку Петю, который взялся разгадать тайну нерестовой речки, где рождается и умирает кета? — опять спросил он и тут же ответил: — Я и есть тот знаменитый Петька.

Такое неожиданное признание Обручева, честно говоря, озадачило меня. Ведь книга Борисова пусть по своей фактуре документальна, но, как во всяком художественном произведении, герои в ней, должно быть, вымышлены. А тут, откуда ни возьмись, передо мною живой Петька Обручев.

Возможно, Петр Иванович, прочтя книгу, по каким-то общим с Петькой штрихам да по сходству имени и фамилии вообразил себя ее героем? Ведь он родился и вырос на амурском лимане в семье рыбака.

Могло быть и так...

Я сказал ему, что близко знал Трофима Михайловича Борисова, ученого-рыбника и писателя, автора не только «Тайны маленькой речки», благожелательно встреченной А. М. Горьким («Книгу Вашу читал еще в Италии совместно с друзьями и семейством. Всем понравилось»), но и повести о нивхском певце и воине Плеуне «Сын орла». А когда появился в печати его рассказ «Морской старик», мы дружески за глаза прозвали Трофима Михайловича Морским стариком, и это прозвище, такое точное для него, быстро распространилось среди местных литераторов. Ведь все дальневосточные моря и реки избороздил он, составляя многотомный труд по технике рыбного промысла и одновременно накапливая материалы для своих романтических повестей.

Одна из его книжек — «По широким плесам Амура», подаренная мне автором еще в 1936 году, до сих пор стоит у меня на полке.

Как рыбник Трофим Михайлович в в те годы славился не только своими учебниками, но и тем, что составлял рецепты новых солений и копчений из кеты, ивасей, сельди. Он месяцами испытывал и выдерживал их у себя дома, в крохотной самодельной лаборатории, и лишь после этого передавал на рыбокомбинаты для массового изготовления.

Очень любил он угощать рыбными деликатесами из своей лаборатории, с пристрастием допытываясь, каковы они на вкус, и, получив ожидаемое одобрение (ведь заранее знал, что хороши!), хитро и лукаво улыбался.

Это был удивительный человек, наш Морской старик! Недаром Горький ставил его рядом с Арсеньевым. «Вот еще один упрямец, подобно Арсеньеву, — писал Алексей Максимович, — сидит где-то в глуши и работает, работает».

Бывая наездами во Владивостоке, я иногда один, чаще с писателем Василием Кучерявенко, забегал к Борисову узнать о его здоровье, послушать новый рассказ или самому прочесть что-нибудь новенькое.

Этот «часок» (засиживались обычно до позднего вечера), проведенный в его рабочем кабинете среди редких книг; нивхских и ульчских божков, вырезанных из мореного дерева и привезенных с Амура; пирамид из консервных банок разной формы и величины; причудливых раковин, собранных где-то на тихоокеанском берегу, в которых несмолкаемо гудели на все лады морские приливы; каких-то мудреных моделей ставных неводов и заездков, изобретенных Трофимом Михайловичем, — словом, этот «часок» оставался в памяти надолго.

Особенно запомнился мне вечер, вернее ночь, которую мы провели у Морского старика с Фадеевым.

Александр Александрович жил в то время под Владивостоком на одной из тихих дач на девятнадцатом километре, где работал над новой частью «Последнего из удэге».

В город он наведывался редко и ненадолго: приедет, бывало, поздно вечером, переночует у Вячеслава Афанасьева и рано утром с первым же поездом возвращается на дачу.

Свои немногие городские дела — получить письма и переводы на почтамте — поручал тому же Афанасьеву или Анатолию Гаю, и они в определенные дни и часы ездили к нему.

В тот августовский вечер 1935 года, о котором я хочу рассказать, Александр Александрович приехал в город поздно, в одиннадцатом часу. Проходя мимо редакции, заглянул «на огонек» и застал в кабинете заместителя редактора Любанского владивостокских писателей — Афанасьева, Артемова, Кучерявенко и Никулина.

Любанский, видный журналист, стоял во главе приморской группы литераторов и был дружен и с Фадеевым.

Время уже за полночь. Голод не тетка. Нужно где-нибудь поужинать, а рестораны уже закрыты. И кто-то из приморцев, кажется Артемов, предложил «завалиться» к Морскому старику.

— У Трофима Михайловича в лаборатории уйма всяких острых закусок. Уверяю вас, старик будет счастлив, что явилось к нему сразу столько дегустаторов. Вот только бы раздобыть пару бутылок коньяку. — И, посмотрев на Никулина, добавил: — Это мы, пожалуй, поручим Саше Никулину.

— Попробую раздобыть, чего там! — ответил тот и выбежал из комнаты.

Александр Артемов был самым молодым среди дальневосточных поэтов, но подавал большие надежды. Красивый, стройный юноша, он был горяч, вспыльчив, а иногда и заносчив, но исключительно трудолюбив. Писал он много, запоем, и, выпустив перед войной два сборника стихов, сразу был замечен критикой. В 1940 году Артемов уехал в Москву и поступил в Литературный институт имени Горького, а в июне 1941-го ушел на фронт и погиб в боях с немецкими фашистами.

Не вернулся с войны и Никулин, автор рассказов о моряках Северного флота. Это был смелый, отчаянный человек, влюбленный в море. Он приехал во Владивосток по путевке комсомола из Барнаула и сразу же, поступив на ледокол «Красин», отправился в Восточную Арктику сперва рядовым матросом, потом рулевым. Там он и начал писать очерки, которые передавал в газету прямо с борта ледокола.

С Сашей Никулиным было легко дружить. Прямой, честный, излишне даже доверчивый, он готов был сделать для товарища невозможное.

В августе 1939 года, в первую годовщину хасанских событий, мы поехали с ним к приморским пограничникам. За этот месяц, что мы пробирались — где пешком, где верхом на лошадях, где на сторожевом катере — от заставы к заставе, я по-настоящему узнал, какой он, Саша, сердечный человек.

В одно прекрасное утро, когда мы поднимались на Синий утес, моя лохматая, с белой звездочкой на лбу монголка, оступившись о камень, припала на передние ноги. Я вывалился из седла и покатился вниз по отвесному склону. Никулин в одно мгновение спешился и побежал ко мне на помощь. Он не только успел перехватить меня на склоне сопки, но, заметив, что я в кровь расшиб левую руку, быстро стянул с себя белую сорочку, разорвал ее и забинтовал мне рану. Потом подвел коня, помог мне усесться в седло, и мы снова двинулись вверх, к заоблачной, казалось, вершине.

Погиб Александр Никулин под Витебском в первый же год войны