местам. Мы отправлялись в интереснейшие походы на шахты Сучана, на стекольный завод в Кипарисово, в Мокрушенскую пещшеру. На острове Путятин в заливе Стрелок я впервые увидел в заповеднике стада пятнистых оленей хуа-лу, чудесные цветы лотоса на Гусином озере, наблюдал за ловом трепангов. Все это запомнилось на всю жизнь.

А однажды, это было, кажется, в начале 1913 года, — продолжал Фадеев, — нас увезли на экскурсию в Хабаровск. Исключительный интерес вызвал у меня Музей краеведения с его богатейшими коллекциями по этнографии народностей Дальнего Востока, собранными Арсеньевым. Он же был у нас экскурсоводом. Помню, мы попросили Владимира Клавдиевича рассказать нам о своих путешествиях по Уссурийскому краю, и Арсеньев охотно согласился. — Он раскурил трубку, помолчал и продолжал дальше: — Непременно нужно нам похлопотать в краевых организациях, да и в Москве, об издании полного собрания сочинений Арсеньева. Очень уж они нужны нашей молодежи, любящей романтику. — И, взяв за руки Борисова, с теплой улыбкой прибавил: — И ваших тоже, дорогой Трофим Михайлович.

— Господь с вами, Александр Александрович, — освобождая свои руки и отмахнувшись, произнес Борисов. — Разве я ровня ему, Владимиру Клавдиевичу...

— Правильно, Саша, — поддержал Афанасьев. — А ты, Трофим Михайлович, скромничаешь. Ведь сам Максим Горький сравнивал тебя с Арсеньевым.

Тут оживился Василий Кучерявенко. Вылез из своего угла и, достав из кармана вельветовой кургузой курточки какой-то изрядно помятый листок бумаги, поспешно расправил его на коленях и заявил:

— А то, что я сейчас прочту, вы и не помните, Александр Александрович. Недавно раскопал в архивах.

Это были выписки из книги отчета Владивостокского коммерческого училища за 1913—1914 учебный год. В разделе «Успехи и поведение учащихся» было напечатано: «В истекшем учебном году второй раз с основания училища были присуждены награды лучшим по успехам учащимся старших классов. Удостоены награждения за общую хорошую успеваемость следующие воспитанники, — далее шел список, — ...ученик 4‑го класса Фадеев А. Получил книгу Л. Толстого «Детство. Отрочество. Юность», иллюстрированное издание Сытина».

— И еще дважды в этих старых отчетах, — распаляясь и уже крепко садясь на своего конька, продолжал Кучерявенко, — встречается ваша фамилия. На литературном вечере вы отлично читали стихи, а 29 декабря 1913 года участвовали в спектакле «Петрушка и его приключения». Вот так!

— Теперь-то, Вася, я начинаю верить, что ты действительно все про меня знаешь! — сказал Фадеев, разразившись смехом.

— Кучерявый про всех нас все знает, — заметил Артемов, которому затянувшиеся разговоры стали в тягость. — А не пора ли уж того самого... — И хитровато подмигнул Никулину, у которого торчали из карманов горлышки бутылок с коньяком.

Трофим Михайлович, видимо, не расслышал и, вспомнив, что в шкафу у него стоят книги Арсеньева с автографами, достал одну тоненькую, в синем бумажном переплете. Это была книжка «Лесные люди — удэхе», изданная во Владивостоке тиражом всего в несколько сот экземпляров и уже в то время ставшая библиографической редкостью.

Фадеев хорошо знал ее, но взял у Борисова перечитать, пообещав через недельку прислать с дачи.

— Ну, а теперь, мои дорогие гости, — сказал немного нараспев Трофим Михайлович, — угощу я вас своими самыми последними изобретениями. Кстати, на вас я их и проверю. — И обратился к Артемову: — Санька, поди раздувай примус и поставь чайник. Только не греми там, а то женщин моих разбудишь.

Артемов, видно, был в этом доме частым гостем и знал, где что стоит на кухне. Вскоре он вернулся оттуда с подносом, уставленным рыбными закусками, баночками с красной и черной икрой.

Не буду подробно описывать трапезу, скажу только, что и гости и хозяин остались довольны: гости потому, что у них изрядно пососало под ложечкой и давно пора было перекусить, а хозяин потому, что угощение пришлось им по вкусу.

А когда по предложению Фадеева мы, поэты, стали читать стихи, не вынесла душа и Морского старика. Решил и он вспомнить свою молодость, достал из ящика письменного стола общую тетрадку и прочитал из нее несколько своих стихотворений, написанных еще в Порт-Артуре, где Борисов воевал рядовым стрелком.

Порадовал нас Трофим Михайлович и своим пением под гитару старинных русских романсов.

А ведь было ему в то описываемое время за шестьдесят. Но поражал он живостью, бодростью, неутомимостью в своих многотрудных писательских и научных делах.

Да, это был особой косточки старик, из тех, кого не так уж часто дарит нам время. Именно за это, я думаю, так уважал и ценил его Фадеев, умевший разбираться в людях.

В повести Трофима Борисова «Сын орла» есть слова: «Когда пою — нет тоски моей!»

Их можно отнести к самому автору — он до последних дней жизни трудился и не расставался с думой о новых далеких странствованиях по любимому краю, которому отдал свою прекрасную жизнь.

Когда пою — нет тоски моей!

———

Судя по неброским краскам раннего восхода — нежно-малиновым и золотистым — день обещал быть ровным и ясным. Да и над голой вершиной Маркрама не осталось даже следа вчерашнего облака. Верховой ветер совершенно очистил небо, и оно, золотисто-розовое у горизонта и темно-голубое посередине, было под стать притихшему, без единой морщинки на челе Амуру-батюшке.

В его водах, как подсчитали ученые, водятся более ста видов рыб — больше, чем в Волге, Дунае и Сырдарье.

А таких редкостных, как проходные тихоокеанские лососи — кета, горбуша, сима, — нет ни в одной другой русской реке. Только в Амуре.

Наслышался я за ночь от Петра Ивановича разных рассказов о лимане, и мне уже не сидится на месте, и эти несколько часов, оставшихся до рассвета, кажутся вечностью.

Утром из-за лесистого мыса показывается катер. Легкий ветерок треплет алый вымпел на невысокой мачте. Привалившись спиной к рубке, стоит матрос в полосатой тельняшке. Он держит наготове канат, чтобы, как только катер подойдет к пристани, бросить кому-нибудь на берег.

— Куда рейс держим? — спрашивает старшина, высунув голову из рубки.

— Сперва на заездок, а оттуда с товарищами пойдешь в Нижнее Пронге, — говорит Иван Никитич.

— Далековасто...

— Что, в баках горючего мало?

— Только с заправки.

— Тогда порядок!

— Ясно, Иван Никитич! — теперь уже бодрым голосом отвечает старшина, понимая,