— Ссссс…. — шиплю сквозь зубы. — Пусти, дурная!

Другой бы на моем разозлился, но я откидываю голову и смеюсь над ситуацией. Так меня еще не отшивали.

Затем смотрю на ее испуганное лицо, глаза, полные слез, и осознаю, что, вероятно, переборщил. Но в то же время, какая она красивая, сексуальная, желанная…

Минутная слабость испаряется с приходом мысли о том, чья она дочь. И хоть мне по барабану, как отреагирует на подобное сам Валевский, что-то меня останавливает. Правда, понимать причину сомнения не хочется.

Опускаю ее обратно на землю.

— Думаю, теперь мне нет смысла извиняться. Ты отомстила самым неординарным способом. — Снова смеюсь. Она же вспыхивает, как спичка и, проскользнув между мной и автомобилем, вскоре садится на переднее пассажирское сидение.

Я с минуту стою на улице, вдыхая холодный воздух и надеясь, что он освежит мозги. После тоже сажусь в салон, завожу мотор и, стараясь не смотреть на девчонку, жму на газ.

Всю дорогу мы молчим, и только, когда подъезжаем по адресу, она уточняет номер подъезда, шепчет короткое “спасибо” и убегает домой. Я еще долго торчу здесь, наверное, час. Жду, когда зажжется свет в ее комнате, но видя, что все окна теряются в темноте, понимаю: окна их квартиры выходят на другую сторону.

Как и Сереге, ехать домой, возвращаться в пустоту, оставленной любимой женщиной, совершенно не хочется… А действительно ли я ее люблю? Может, это только тень былых чувств, привязанность, возникшая с годами? Когда жизнь превращается в рутину, и даже былой огонь вспоминается, как кадр из фильма, а не собственный опыт?

Нет. Не хочу об этом думать. И о Нике тоже. Надо забыть, переключиться, уйти в работу и воспринимать ее, как свою студентку, не более того. Она всего лишь одна из многих, и торчать здесь бессмысленно. Я — не влюбленный прыщавый подросток, а мужчина среднего возраста, которому надо заниматься работой, а не ждать силуэта в окне. Ей-богу, веду себя как придурок.

Я открываю дверь машины и пару минут еще проветриваю салон. Если избавиться от запаха, то уменьшится риск провокации мозга. Ему нечем будет подпитываться и закреплять воспоминания. Вот только, это не помогает. Запах Вероники застыл в носу, в легких, внутри меня.

Вероника

Я слышу, как стучит мое сердце. Есть только легкий шум в ушах и бесконечный набат в груди. Весь дом спит, во дворе тишина. Где-то там, в городе, кипит жизнь, но она невидима, ее разве что ощущаешь седьмым чувством. А все потому, что пять предыдущих онемели, а шестое, интуиция, предпочитает прятаться и молчать, как я сама: сижу на на лестничной площадке, в тени, отбрасываемой широкой перекладиной, и украдкой смотрю на машину Станислава Юрьевича.

Почему он не уезжает? И сколько времени уже прошло?

Мне страшно даже сдвинуться с места. Я знаю, что всего в одном пролете от моего укрытия находится наша квартира, — мама не спит, ждет, чтобы настучать по голове нерадивой дочери, которая шляется неизвестно где, — и все равно продолжаю сидеть, вспоминая произошедшее, пытаясь понять, почему он так поступил.

Кажется, Граф сумасшедший. А как иначе объяснить его действия, если не сумасшествием, хоть и будоражущим все мое тело? Может, он страдает тем же недугом, что и сын мэра? Любит пожестче?

Какой-то шум привлекает мое внимание. Я слышу открывающую дверь и мамин дрожащий голос.

— Сереж, она ушла с Андрюшей. Он ответственный мальчик!

— Знаю я этих ответственных мальчиков! Сегодня пьют со мной чай, а завтра трахают за забором мою дочь.

— Господи, ну что ты такое говоришь? Погоди, вот ключи. Может, и я поеду?

— Не надо. Сам справлюсь…

— Папа? — Я несмело поднимаюсь по лестнице и вижу заплаканное лицо мамы. Перевожу взгляд на отца в плаще и теряюсь.

— Быстро! — сквозь зубы шипит он, и я пулей влетаю в квартиру, стягиваю обувь и уже собираюсь спрятаться в своей комнате, когда в спину доносится. — В кухню.

Серьезного разговора не избежать. И самое обидное, что все ими сказанное завтра разобьется в пух и прах, когда по новостям покажут, как отдыхает семья мэра. А в том, что родители узнают, где шаталась их блудная дочь, я не сомневаюсь. И все же иду в направлении кухни. Что бы не произошло, самое страшное позади — меня никто не тронул, не изнасиловал, не убил, не ограбил…

— Надеюсь, пицца стоила того, чтобы выключить телефон, — говорит папа, и я чувствую, как от его тона подкашиваются колени. Он всегда был суров. Если мама преисполнена амбиций и честолюбия, то отец порой перебарщивает со строгостью. Конечно, свой характер он проявляет только в критические моменты, но и этих редких моментов достаточно, чтобы понять — лучше не злить.

— Батарея разрядилась. Я не смогла вызвать такси.

Сажусь за стол и наблюдаю, как папа медленно снимает пальто, передает его маме.

— А как же Вишневский?

— Андрею пришлось уехать, — говорю непринужденно. — Я никак не могла найти транспорт, но потом один из знакомых заметил меня идущую по улице и предложил подвезти.

— Ты села в чужую машину? Ночью? — Он впивается в меня тяжелым взглядом, вынуждая ощущать себя мышкой, пойманной во время похищения сыра. — Ника, мы тут чуть с ума не сошли, переживая о тебе!

— Папа, мне не десять лет, и я не впервой езжу в вечернее время. К тому же, это всего-навсего наш куратор, поэтому…

— Граф?! — восклицает мама с ужасом. Видимо, мне стоило молчать, но, увы, сказанного не воротишь.

— Не понял. — Отец хмурится. — Этот современный нигилист стал куратором Ники?! Куда катится мир? Они там совсем с ума посходили в своем университете?

— Папа, Станислав Юрьевич прекрасный лектор, и свои взгляды он никому не прививает.

— Это пока! — заводится он, и следующие полчаса я выслушиваю целый поток грязи в сторону Графа. Учитывая усталость и в целом неприятный вечер, эта длинная тирада негатива отнимает остатки сил, оставляя взамен разочарование и злость, потому что в отличие от них, моих дорогих родителей, любящих перемыть косточки каждому, кто восседает в их палате, либо достиг каких-нибудь высот, Станислав Юрьевич ведет себя иначе. Не могу это объяснить, но просто он другой.

Когда я наконец-то вырываюсь из кухни и иду в ванную, мысли о кураторе возвращаются. Мне до слез обидно из-за его грубой настойчивости, но в тоже время, стоит закрыть глаза, как горький аромат духов ощущается будто наяву. Кажется, словно он вот-вот скользнет руками по моей коже, сожмет ягодицы так, что волна желания пронесется по всему телу, а откровенный поцелуй унесет остатки разума.

Я не знаю, почему я заплакала этим вечером — оно само. Скорее всего, это случилось от избытка чувств. Раньше мне не доводилось ощущать хоть что-то подобное, я бы даже сказала — прекрасное…