– Ох, придавлю я ее под горячую руку…

И снова молчание.

– Гай, больно не будет? – спросила Алена.

– Не будет, – сказал Гай.

– Ты знаешь, меня в шестнадцать лет едва не сделалиженщиной, – сказала Алена. – Раздевать уже принялся, дурак этакий, амне вдруг скучно стало, я его и прогнала.

– Меня ты, случайно, прогнать не собираешься?

– Да нет…

– Тогда?

– Ох, дай ты девушке с духом собраться… Гай, а кровимного будет?

– Мало, – сказал Гай. – Иди сюда.

– Иди сам. Должна же у меня быть девичья гордость, какты думаешь?

– Сам так сам, – сказал Гай. – Я человек негордый.

– Как ты считаешь – может, мне посопротивляться дляприличия? Будешь потом говорить, что сразу поддалась…

– Глупости, – сказал Гай, осторожно опуская ее надиван. – Нам нужны гордые девушки, но не стоит делать из девичьей гордостикульта. И вообще, я всегда считал, что девичья гордость – в умениинепринужденно отдаться.

– Это и есть хваленое мужское превосходство?

– Просто-напросто цинизм, – сказал Гай. –Здоровый такой цинизм. В разумных пределах.

– А как его увязать с нежностью?

– А никак не нужно его увязывать. Одно другому вряд лимешает.

– Думаешь?

– Ага.

Целоваться она в самом деле не умела, но пыталась на ходунаверстывать упущенное, и это было даже интересно. Пуговицы от халатикапокатились куда-то под диван, под халатиком не оказалось ничего, кроме Алены, аАлена была горячая, но, хотя и дышала возбужденно, и кусала его губы,продолжала упорно сжимать колени, подставляя зацелованные груди, и прошла,казалось, целая вечность, прежде чем ее ножки расслабленно раздвинулись,открывая самое укромное девичье местечко, тут же ставшее женским, но не менееукромным – по нашим дремучим рассейским представлениям, избежавшим западнойсексуальной революции во всем ее примитиве, скопированном с какого-нибудьзачуханного суслика.

Для первого раза она выдержала удивительно долго, что самопо себе было большим достоинством.

– А вообще-то это изрядное идиотство, – заявиларазгоряченная Алена, не успев как следует отдышаться. – Сплошные судороги.И все время кажется, будто тебя вскрывают, как консервную банку.

– Тебе не понравилось?

– Понравиться понравилось, – задумчиворезюмировала Алена. – В этом что-то есть. Своя прелесть, и так далее.Только мне непонятно, за что эту возню называют любовью. Нет-нет, дайпередохнуть, всю меня искусал… Форменный садизм, соски так и горят. Нет,семантика здесь явно подгуляла. Тебя кусают, мучают на все лады, и этоназывается любовью. Ну хоть нежность-то ты ко мне по крайней мере испытываешь?

– Испытываю.

– Врешь?

– Ни капельки. Испытываю, честное слово.

– А я тебе еще нужна?

– Что за вопрос! Конечно. Ночь только началась.

– Ничего себе! – возмутилась Алена. – Хочешьсказать, что собираешься до утра меня мучить?

– А иначе зачем огород городить?

– Ой… сама кусаться начну.

– А я тебя и будить не буду, если уснешь. Так дажеинтереснее.

– Вот это я попала так попала… – пожаловаласьАлена. – Веселенькая перспектива… Одно утешение – все это довольноприятно. Нет, Гай, ну что ты в самом деле, потерпи немножко, никуда я неденусь.

– Как знать, – сказал Гай. – Тут у вас ни вчем нельзя быть уверенным.

– Даже в том, что ты меня только что брал?

– Слава богу, хоть в этом-то я уверен…

– Вот и лежи спокойно и не подкрадывайся.

– Пытаюсь изо всех сил. Не получается.

– Держи себя в руках.

– В руках я предпочитаю держать тебя.

– Если бы только в руках… Ну не надо, я устала.

– Надо, – сказал Гай. – Знаешь сказку проКрасную Шапочку? Почему у тебя такие маленькие груди?

– Чтобы было удобнее накрывать их ладонями.

– Почему у тебя такие нежные губы?

– Искусал…

– Почему ты такая горячая?

– И он еще спрашивает?

– Почему…

Алена застонала, но как-то неубедительно.

Пробуждение не принесло никаких неприятных неожиданностей иобошлось без пугающих метаморфоз и коварных превращений. Комната была прежняя,и Алена, теперь уже женщина, была прежняя Алена. Как он и обещал, онапроснулась, когда сопротивляться было уже поздно, да и вряд ли у нее появилосьтакое желание, очень уж увлеченно она повторяла вчерашние уроки и вдобавокделал все, чтобы это не оказалось скучной зубрежкой и не ограничилосьбезынициативной покорностью.

– Негодяй, – сказала Алена, когда схлынулоутреннее безумие. – Чего ты ухмыляешься? Соблазнил невинную девушку илыбится…

– Ты уходишь со мной?

– Тяжело… – сказала Алена, – Гай, я люблю тебя,но что я буду делать там, в этой вашей фантасмагории? Ты уверен, что я смогутам жить?

– Уверен, – сказал Гай. – Ты привыкнешь. Тебепонравится.

– Но Реальный Мир – это так скучно. Никто ни во что непревращается, фантастике находится место только в книгах, вещи – мертвые кускиметалла и дерева, а люди – скучнее…

– Ну не скажи, – сказал Гай. – На самом делемы гораздо интереснее, чем тебе кажется. Один папа Лева чего стоит – уписатьсяможно…

– Ох, Гай…

– Так ты идешь?

– Иду, Гай. – Алена смотрела на него с милойпечалью. – Такая уж наша судьба – повиноваться, если любишь…

После этих слов нельзя было не поцеловать ее, но в дверьпостучали громко и требовательно. Натянув джинсы, Гай подошел к двери, открылее и никого не увидел. Недоумевающе взглянул вправо-влево и не сразу заметилпод ногами Белую Мышь – в золотом пенсне, с бумагами под мышкой.

– Можно войти, надеюсь? – сказала Мышь и, недожидаясь приглашения, прошмыгнула в комнату.

– Чем могу служить? – спросил Гай с интересом.

– Настала пора заняться и вами, – объявила Мышь,неодобрительно глядя на обнаженную Алену. – Послушайте, девушка, вы немогли бы привести себя в благопристойный вид?

– Во-первых, я уже не девушка, – сказалаАлена, – а во-вторых, мне и так нравится, – и показала язык. –Гая мне стесняться глупо. Тебя – сущий идиотизм. И вообще – читай Ефремова,крыска, повышай культурный уровень.