Ева подошла к Павлику и опустилась перед ним на корточки. Он поднял на нее круглые растерянные глаза.

– Сидишь? – спросила Ева.

Он вздохнул.

– Сижу.

Ева молча кивнула. Она ждала.

– Папу убили, – сказал он.

– Я знаю, – сказала Ева.

– Сказали, что это мама все подстроила, и ее в тюрьму посадят. Это правда?

Он вскинул на нее глаза. Надежды во взгляде не было.

– Правда, – подтвердила Ева.

Павлик опустил голову.

– Ты теперь один? – спросила Ева.

Он опять кивнул.

– Наверное, с родственниками буду жить. С бабушкой. Это мамина мама. Правда, я ее видел только два раза, когда она приезжала в гости. Она в другом городе живет.

Он немного помолчал, потом, недовольно сопя, добавил:

– Она мне не понравилась. Она заставила меня становиться на стул и читать стихи. А я стихов не знаю. Она мне все время строчки говорила и велела повторять за ней. А потом сказала, что из меня нужно делать артиста, потому что сейчас все в артисты идут. Ну и пусть все идут. А я не хочу.

Ева слушала Павлика и думала о том, что у него совершенно сухие глаза. Он не плакал. Но Ева видела, что ему было очень плохо. Она знала, что это. Это было разочарование. А еще она видела, что внутри у этого семилетнего мальчика очень длинный коридор запертых дверей – одиночество. Но оно появилось не сегодня, когда он узнал, что его оставили одного самые близкие люди. Оно поселилось в нем раньше. Ева не знала когда именно. Но, попав к нему в душу, оно очень скоро превратилось в коридор. И каждый день в этом коридоре появлялись новые двери – запертые.

Ева встала с корточек. Павлик посмотрел на нее понимающим взглядом: «Ну вот, и ты сейчас уйдешь».

Но Ева не уходила. Она стояла и ждала… ждала пока тонкие и чувствительные пальцы ведьмы нащупают в коридоре запертых дверей одну незапертую, которую ей нужно открыть.

– Ты все еще хочешь стать футболистом? – спросила Ева, глядя на Павлика.

Павлик, не раздумывая, закивал.

Ева улыбнулась в ответ.

– Тогда нам нужно идти, – сказала она. – Если ты так и будешь сидеть в воротах – то ничего не получится.

Павлик встал, недоверчиво глядя на Еву, и поднял с земли мяч.

– Пойдем? – Ева протянула мальчику руку. – Нас ждет очень далекое путешествие.

Павлик кивнул и протянул ей руку в ответ. Ева взяла его ладошку своими длинными пальцами и задумчиво посмотрела в сторону моря.

– Только у меня есть еще одно дело. Нельзя уезжать, оставляя неоконченные дела.

***

На приморский город уже опустилась ночь, когда Ева нашла этот пляж. Он не был обустроен как другие пляжи курортного города и находился в некотором отдалении от центра. Пляж был пуст… почти пуст.

Подальше от самой кромки воды, на разостланной на гальке подстилке из старого тряпья, сидел бродяга. Он жевал что-то, завернутое в целлофановый пакет. Ева неслышными шагами приблизилась к нему.

Когда между ними осталось не больше двух шагов, бродяга вдруг вскинул голову.

– Чего надо? – недоброжелательно прорычал он.

– А ты сам как думаешь, что мне нужно? – спросила Ева.

Бродяга напрягся и оглядел ее с ног до головы пристальным, враждебным взглядом. Вдруг глаза его широко раскрылись, он выронил пакет с едой и начал отползать назад, разгребая руками ворох старой одежды.

– Это ты! Это тебя я видел там, в подворотне! – прохрипел он дрожащим голосом.

– Правда. Ты видел меня, – спокойно согласилась Ева.

Она стояла немного в стороне, так, словно и не собиралась подходить к нему ближе. Бродяга перестал отползать, но и приближаться тоже не стал. Сощурив глаза, он внимательно изучал ее.

– Ты выглядишь по-другому, – сообщил он, и в голосе его заметно поубавилось дрожи. – В прошлый раз ты была страшнее.

Ева сдержанно улыбнулась.

– В прошлый раз я хотела напугать тебя. Всего лишь.

Он снова напрягся.

– А сейчас? Опять будешь страху нагонять?

Ева глубоко вдохнула, втягивая в легкие соленый морской воздух, и на выдохе вполне мирным тоном произнесла:

– Нет. Сейчас я не буду тебя пугать.

Бродяга окончательно успокоился. Он потянулся вперед за едой. Осторожно покосился на Еву и жадно ухватил пакет, как будто боялся, что она схватит его за руку. Потом, отвернув края пакета, начал жевать что-то похожее на бутерброд. От еды шел кислый, неприятный запах. Ева молча ждала, пока он доест. Когда целлофановый пакет был пуст, бродяга достал из кармана окурок сигареты и спичечный коробок. Подкурил и глубоко затянулся. Потом из-под бровей глянул на Еву.

– Это хорошо, что пугать не будешь. А то… Больно уж страшно в прошлый раз… Такая жуть…

Ева отвернулась от него, устремив взгляд на бурлящие волны.

– Зачем ты убиваешь бродячих собак?

Бродяга криво усмехнулся.

– Э-э! Дамочка… кто бы вы там ни были… я не хочу, чтоб они сожрали мое тело, когда я буду уже того…

Ева продолжала задумчиво смотреть вдаль, пытаясь различить в темноте, где кончается море, а где начинается небо.

– Их слишком много. Ты не перебьешь их всех. А когда ты умрешь, они все равно придут и съедят тебя.

Бродяга снова затянулся и, выпустив дым, громко хмыкнул:

– Ну! Вы уж будьте покойны. Всех перебью, тварей этих. Ишь чего удумали – людей жрать.

Ева какое-то время молчала, по-прежнему не отрывая взгляда от морских волн. Только чуть склонила голову, как будто очень серьезно о чем-то задумалась. Потом снова вздохнула и сказала:

– Что ж, в конечном итоге – каждый сам выбирает свой путь.

Бродяга не понял последних слов и с интересом посмотрел на стоящую перед ним женщину. Он ждал, когда она обернется. И она обернулась…

Прищуренные глаза были налиты странной чернотой, хотя лицо оставалось прежним: спокойным, каким-то даже безучастным.

– Встань, – коротко приказала она.

Бродяга кашлянул: то ли с перепуга, то ли он слишком много курил.

В черных глазных щелях женщины вдруг что-то зашевелилось. Бродяга прищурился и даже вытянул шею, чтобы разобрать, что же это, и вдруг понял: ее глаза не были черными, они были цвета темного бушующего моря, и в каждом из них кружилась водяная воронка. И сразу, как он это увидел, он понял, что ему нужно делать.

Ева наблюдала, как бродяга поднялся на ноги и замер на месте, даже не шевелясь.

– Поднимись на волнорез, – приказала она.