Они сидели на пляже, прямо на влажной гальке, а к их ногам наплывали пенистые волны. В темноте он заметил, что она улыбается.

– Настолько ужасно, что тебя это развеселило? – тоже улыбнулся он.

– Нет. Меня развеселило другое.

Ева взялась за подол своего белого платья и, натянув обеими руками, разорвала ткань. Оторвала кусок.

– Что ты делаешь? – изумленно спросил Антон. – Тебе же нравилось это платье!

– Оно все равно испорчено, – как ни в чем не бывало ответила Ева.

Она встала и босиком прошлась к воде. Наклонилась. Намочила лоскут ткани, который прежде был ее платьем. Потом выпрямилась во весь рост и посмотрела на штормящее море: темно-синее, чернеющее вдалеке, с серо-голубыми пенными гребнями на волнах.

«Когда все готово – пусть задуманное случится. А после – все должно вернуться на круги своя».

– Время, – шепотом произнесла она и, развернувшись, направилась к Антону.

Она подошла к нему, села рядом, подогнув под себя ноги, и стала влажной тканью вытирать его лицо. У него была разбита бровь, из нижней губы сочилась кровь, а на левой щеке выделялись глубокие ссадины.

– Мне понравился сегодняшний вечер, – вдруг с иронией в голосе сказал он. – В моей жизни давно таких вечеров не было.

– Я так и думала, – отозвалась она, тихо усмехнувшись.

Антон взял ее руку с зажатым в ладони белым лоскутом в свою горячую ладонь.

– Я увижу тебя завтра? – спросил он, и в этот раз в его голосе не было и намека на иронию.

– Нет, – коротко ответила Ева.

– Нет? – в интонации было недоумение. – Почему? Ты что, боишься, что завтра я тоже полезу в драку?

– Нет, – повторила она. – Просто завтра я уезжаю. Завтра вечером – поздно вечером – меня уже здесь не будет.

– У тебя закончился отпуск? – прохладным тоном спросил он.

– Что-то вроде того.

Не дожидаясь следующего вопроса, Ева поднялась на ноги.

– Я пойду поплаваю. Хочешь со мной?

Он покачал головой.

– Нет. Я плохо плаваю в шторм.

Ева повернулась и по шуршащей под ногами гальке направилась к воде.

– Постой! – окликнул он.

Антон приподнялся и теперь сидел, обхватив колени обеими руками и сцепив ладони в замок.

– Ты пойдешь купаться в платье?

Ева пыталась различить в темноте его глаза, но ничего не вышло. Наверное, они по-прежнему были темными.

– А какая разница?

Больше ни слова не говоря, она вошла в воду и поплыла вперед: легко и свободно – словно набегающие в сторону берега волны были ничуть не сильнее ее.

Антон молча смотрел на штормящее море. Саднила бровь и щека, но физическая боль была почти не ощутимой. Внутри него было что-то не так. Это пугало. Он не чувствовал прежней удовлетворенности от жизни. Он не чувствовал себя сытым. Все было как раз наоборот – он ощущал сильный и необъяснимый голод. Удобная жизнь, которой он всегда был крайне доволен, сейчас совсем не казалась ему удобной. Ему было неспокойно, неуютно в самом себе, как будто чего-то не хватало. Вот только… чего? И откуда взялся этот чертов голод!

В своей задумчивости он даже не заметил, как невдалеке от берега появилась Ева. Она уже не плыла, а просто шла в воде. Морские волны, ударяясь о ее спину, взлетали вверх над ее головой, создавая странное подобие огромной раковины с пенной каймой по краям.

Еще несколько секунд, и вот уже ее ноги ступили на берег, а упрямая волна, догнав, расстелилась под ними. Антон поднял глаза и тут же почувствовал как бешено заколотился пульс. Почему-то он не заметил этого сразу. Только теперь он вдруг понял, что на Еве не было ее платья… не было ничего. Она вышла из воды нагая, словно ее одежду похитили штормящие воды Черного моря.

Пока она приближалась, он не мог оторвать от нее глаз. Дышать было тяжело. Она подошла, опустилась возле него на колени, наклонилась и поцеловала в губы. Он обхватил руками ее голое тело и опрокинулся на песок, увлекая ее за собой. Он гладил ее спину, грудь, плечи – все тело Евы каким-то невероятным образом казалось ему знакомым. Но он не задумывался, почему так. Она в ответ ласкала своими тонкими нежными ладонями его лицо, и он чувствовал, как исчезала боль там, где прикасались к коже ее пальцы. Не саднила бровь. Не болела рассеченная губа. Внутри он больше не ощущал голода. Ушло беспокойство.

Только море по-прежнему штормило.

***

Ева вошла в номер и оставила дверь открытой. Она знала, что он придет. Она чувствовала это. Он просто не мог не прийти, она это понимала. Как понимала и то, что и сама она не могла сейчас запереть эту дверь.

Долго ждать не пришлось. Только она устроилась в самом удобном кресле, куда почти не доставал тусклый желтый свет бра, как совсем рядом послышались легкие шаги, которые, казалось, принадлежали кому-то почти невесомому. Знакомый голос прошептал тихо, еле слышно:

Как вечно манит горизонт…

Но камень-страж мне сердце гложет.

Мне в дар бы смелость. Душит стон.

Порвать бы цепи и, быть может,

Рискнуть, взмахнуть крылом, взлететь!

Туда где небо, солнце, звезды.

Забыть свой страх… и вмиг сгореть,

Или поймать в ладони грезы…

– О чем твои рифмы в этот раз, Пилигрим? – спросила Ева, не оборачиваясь.

– О мечте.

– Из твоих строк выходит, что мечты либо бесполезны, либо опасны.

– Для одних мечты – это лекарство. Для других они – болезнь.

– Что ты скажешь обо мне в таком случае?

– Ты очень больна. Тебе сегодня не жаль было терзать его душу? – Он перешел к вопросам.

– Нет. Его душа – болото.

– А разве ты сама не усомнилась в этом сегодня?

– Я бы усомнилась. Но уж слишком глубоко пришлось забрасывать сети. Он всегда боялся дна, а все хорошее, что в нем когда-то было, оставил на самом дне своей души. Он безнадежен. Ты сам знаешь.

– Для души всегда остается надежда.

– Надежда – это лодка из тонких и плохо сбитых досок. При сильном шторме в такой лодке сразу пойдешь ко дну. Ты сказал, что я больна, – вернулась к вопросам Ева. – Какое же лекарство мне нужно?

– Не знаю. Я не целитель. Я просто пилигрим. Но я думаю, такое лекарство есть.

– Ты обманываешь меня, Пилигрим. Ведь ты знаешь, что не от всех болезней есть лекарства.

Ева обернулась. Пилигрим стоял у нее за спиной, прислонившись к стене. В одной руке у него было черное перо, в другой – кожаная записная книжечка. Светло-голубые глаза смотрели на нее ласково и нежно. Ева легко разглядела в них… надежду. Почему-то ее это разозлило.