— Ты меня не успокаивай. Все равно все мы здесь в одинаковомположении.

— Да, — печально согласилась Инга.

— Ты хоть переспала бы с кем-то, — вдруг с вызовом сказалаАзиза. — На Таню не смотрят, а ты пока еще нравишься многим. Так ведь и помрешьдевицей, как наша Бармина.

— Не хочу, — покачала головой Инга, — с водителем противно.От него вечно чесноком пахнет. А с нашими тоже не хочется. Я ими брезгую.

— Ты смотри, какая аристократка, — запричитала Азиза, — онаеще кого-то брезгует. Да вот Танька сидит. Ее кто-нибудь пальцем поманит, она ипобежит. Побежишь, Танька?

— Нет, — выдавила Таня.

— Побежишь, — уверенно кивнула Азиза. — А хочешь, я тебеуступлю Васифа на одну ночь, — загорелась она от своей мысли, обращаясь к Инге,— он ведь мужик настоящий, не то что наши.

— Не хочу, — встала и отошла от ее кровати Инга, — ты думай,что говоришь. Как это уступлю? Я таких подарков не принимаю. И мне Васифникогда не нравился.

— Тебе нужен американский актер. Или французский, —разозлилась Азиза, — Ален Делон или Марлон Брандо? Кого хочешь, выбирай.

— Никто мне не нужен. С кем попало не хочу.

— Дура ты, — с неожиданной злостью сказала Азиза, — самаянастоящая дура. Скоро твоя болезнь дойдет до морды, и на тебя никто непосмотрит. Даже если очень будешь просить. Пока у тебя все на руке, можно чтохочешь делать. У меня вот ноги больные, и то не останавливает. Ты знаешь, чтомне сказала Бармина? Через два-три года я не смогу ходить. И в постели ничегосделать тоже не смогу. А ты говоришь «с кем попало». Эх ты. Я, по-твоему, тоже«с кем попало»?

Инга молчала.

— У меня знаешь какой парень был! — закричала Азиза. — Сыннашего премьера. Умолял меня замуж за него выйти. А я его не любила. Думала,танцевать буду, в Москву поеду. Вот и станцевала свой танец.

Она сжала зубы. Они не любили говорить о прежней жизни. Этобыло слишком больно. Больные в лепрозории как-то свыкались со своей страшнойсудьбой, стараясь не думать о том, что их ждет. Очевидно, так вообще устроенчеловеческий мозг. Нечто иррациональное всегда присутствует в его логике. Зная,что они обречены, люди продолжали жить, не думая о своих болезнях и оботпущенном им сроке.

Впрочем, это относилось не только к больным. Разве всечеловечество не похоже на больных этого лепрозория? Разве мы не знаем абсолютноточно, что также обречены? Обречены на смерть. Пусть через тридцать, сорок,пятьдесят лет. Но обречены все. В живых не останется никто из ныне живущих. Имна смену придут другие поколения. Тем не менее мы меньше всего думаем о смерти,позволяем себе влюбляться, ссориться, встречаться, расставаться. Словом, ведемсебя так, как будто и не думаем о своем конечном итоге. Который обязателен длякаждого из живущих.

На этом разговор закончился.

А через две недели Инга встретила Эльдара. И впервыеосознала, что значит любить по-настоящему.

Он был студентом-биологом. И случайно забрел в Умбаки. Онасидела на скамейке. Правым боком к солнцу. И он подошел к ней, не видя ее левойруки. Она, закрыв глаза, просто улыбалась солнцу. И на ней было ее любимое,самое красивое платье, подаренное отцом. А Эльдар стоял рядом и просто смотрел.Потом осторожно сел на скамейку рядом с ней. Она открыла глаза. И вместо солнцаувидела его.

И больше ничего не нужно было говорить. Но она спросила:

— Вы откуда?

— Я студент пятого курса. Биолог. Случайно сюда попал.Кажется, отбился от своей группы. А вы здесь живете?

— Да, — сказала она, глядя на него.

Молчание длилось непривычно долго. Потом он нерешительноспросил:

— Как вас зовут?

— Инга. А вас?

— Эльдар.

— У вас красивое имя, — убежденно сказала она.

— Почему?

— Так звали моего папу.

— Почему звали?

— Он умер, — эти слова уже не причиняли такую боль, какраньше.

— Простите.

Они снова неприлично долго молчали. И потом он сказал:

— Вы очень красивая.

Она улыбнулась. Ей было приятно. Но ничего не сказала.

— Где вы живете? — спросил он. — В этом поселке?

Она думала, что он все поймет, услышав ее ответ.

— В этом, — кивнула она.

Но он посмотрел на ее колени, где лежал томик Есенина.

— Вы любите Есенина? — восхищенно спросил он.

— Да, очень.

— Я тоже. И еще Блока. И немного Пастернака. Они, правда,разные, но такие великие. Я люблю стихи Пастернака.

Ей было с ним легко и просто.

— А из зарубежных? — спросила она.

— Конечно, французов. Аполлинера и Бодлера. Это же настоящеечудо.

— Вы много читали.

— Да, — оживился он, — я убежден, что книга — это видэнергетической энергии. Просто мы пока не можем ее измерить. Она может нестиочень положительный и очень отрицательный заряд. В общем, ничего в мире простотак не бывает. Сотворенное зло остается среди нас и начинает множиться, угрожаяразрушить нашу Вселенную. Добро тоже имеет энергетическую основу.

Слушая его, она невольно шевельнула плечом, и он увидел еелевую руку. И перчатку. И бинты до плеча.

— Простите, — почему-то шепотом сказал он, — что с вами?

— Я думала, вы догадались, — горько усмехнулась она, — этоУмбаки. Поселок прокаженных.

— И вы тоже, — нужно было видеть боль на его лице.

— Да, — сказала она, вставая, — я тоже.

И, взяв книгу в правую руку, пошла в сторону больничныхзданий. Так больно ей было только однажды. Когда умер отец. И вдруг онауслышала шаги за спиной. И его торопливый голос:

— Можно, я завтра сюда приду еще раз?

Она замерла. И, не оборачиваясь, сказала:

— Можно.

Так начались их ежедневные встречи. Это были невероятныевстречи, наполненные каким-то озарением, любовью, болью, сожалением ивосхищением одновременно. А спустя две недели он впервые дотронулся до нее. Ейказалось, что она должна вызывать отвращение. Но она видела его глаза. В них небыло ничего подобного. В них было нечто такое, что она видела только в глазахсвоего отца. И она ему поверила. И когда он в первый раз поцеловал ее, она,содрогаясь от волнения, не ответила ему, словно боясь поверить своему счастью.Счастью обретения Рая в саду обреченных.