чего провожает в зал, где уже началось торжество.

Я же пытаюсь походкой, наклоном головы повторять Брисеиду.

Царь поднимается со своего места, подходит и берет мою руку в свою:

— Наша уважаемая гостья, Пирра прибыла из далеких краев. Да начнется веселье.

Он усаживает меня рядом с одной из своих дочерей.

— Деидамия поможет тебе освоится у нас во дворце, — кивает Ликомед и возвращается к своему ложу.

Деидамия, глаза сверкают словно звезды, а румянец на щеках, как два персика. Она смотрит очень заинтересовано, обмануло ли ее это женское платье?

2019

Путь мужика

Весна. Птички поют. Солнышко светит. Идет мужик вдоль леса к дому. Машины мимо мужика проезжают, выхлопами в лицо воняют. А мужик довольный идет, улыбается. То ли зарплату получил, то ли водки выпил. Красота. Мужика дома баба ждет. Баба наверняка уже и пирожков напекла и самовар вскипятила. Еще довольнее улыбается мужик да присвистывает.

Дорога песчаная, обочина пыльная, машин все больше. И надо ж такому случиться: орава детей перед ним во главе с гусыней-матерью. Идут на всю ширину обочины, переваливаются, не обойти никак. Раз попробовал, второй, а они и не замечают. Одни галдят, другие рыдают.

Ну, решает мужик, на обгон. Заходит слева, теснит семейство, а сам по краешку канавы торопится пройти. И тут на тебе: прямо под занесенную для очередного шага ногу суется жаба.

— Блядь! Жаба! — выдает мужик громко.

Не специально, просто удивление захлестывает. Вот и получается, что весь детский сад за его спиной, во главе с гусыне-матерью, слышат.

Тут как в каком-то голливудском фильме с замедленной съемкой: мужик пытается не свалиться в канаву, гусыня возмущенно раскрывает рот и оттуда вылетает рев ментовской сирены, а ребятишки на разные лады, как колокольчики, напевают: «блять-блять-блять-блять-ть-ть».

Да-да. Как «бом-бом» или «дзинь-дзинь», только «блядь».

— Что ты творишь, морда твоя алкашская! — орет гусыня. — Материться средь бела дня! Позорище какое. Скотина ты невоспитанная.

— Так жаба ж, — пытается оправдаться мужик, — резко слишком!

Гусыня слушать ничего не хочет. Все также как сирена выдает:

— Да из-за таких как ты у нас на Руси все так.

И слюнями прям мужику в лицо брызжет.

— Коля, перестань жрать песок! Матвей, не дергай руку! Да не ори ты так, а то по заднице дам! Рома, только не в коровью лепеху! Фу, Рома! Фу! — отвлекается на детей гусыня.

Ну, мужик не дурак, под шумок и делает ноги от этой сумасшедшей. Бежит, уже почти добежал до дома, а в голове все крутятся слова гусыни. И так ему обидно стало: за себя, за мат, за Русь, за жабу. Так обидно, что пришлось рукавом слезу утереть (одну, скупую), чтоб баба не видела. А то еще подумает, что умер кто.

Вечер проходит — мужику обидно. К пирожкам не притрагивается. Угрюмо чай-почти-кипяток цедит. Жена не дергает, мало ли что.

Ночь проходит — мужику во сне обидно. Как он краснеет и бледнеет, пока его гусыня за одно коротенькое слово как школьника отчитывает.

Утро проходит — он снова к пирожкам не притрагивается. Жена уже вздыхает тяжело (всегда дурной знак).

— Решено! — кулаком по столу. — В Москву еду.

— З-зачем? — у бабы аж полотенце из рук падает.

— В университеты всякие поеду. Пусть там скажут, что из-за таких мудаков, как я, в стране все плохо.

— Мишань, да брось ты это. Ну подумаешь сказал кто-то что-то. С гуся вода и все.

— Не отговаривай, Любаня. Поеду. Мне надо узнать.

Очень решительно смотрит мужик на жену и кивает. Пока одевается, да бреется, баба все равно котомку собрать успевает.

— Огурчиков немножко, колбаски с хлебом положила, яйца вкрутую, чтоб не заляпался. В термосе чай, — мокро чмокает мужа в щеку, а он морщится: вот дура, до Москвы ехать-то минут сорок на автобусе.

— Не пропаду, — кивает, котомку забирает и уходит.

В Москве ветер и пасмурно. Все ходят хмурые. Мужик предложил бы дерябнуть, да не до этого ему.

Он в один университет сунулся, а там охранник ему:

— Пропуска нет? Нахер пошел.

Во втором, не дурак, говорит, мол:

— Забыл пропуск.

Усатый охранник (ну, ему бы тоже дерябнуть для настроения), смотрит на мужика:

— Куда? — бурчит, не поднимая взгляда от кроссворда..

— Так, на кафедру русского языка, — жмет плечами мужик, а сам удивляется своей соображалке.

— К кому? — ручка у охранника противно скребет по бумаге. Странно, что не рвется.

— К Иванову. У меня назначено, — улыбается мужик, уверенный в своей хитрости.

А сам пытается еще и имя с отчеством рассмотреть. Фото на стене, под ним написано, но уж слишком мелко.

— Это вряд ли. Помер он. Сорок дней сегодня.

— Может к кому-нибудь другому? Очень надо.

— Ну раз очень надо, — тяжело вздыхает охранник и нажимает кнопку. — Поднимешься на второй этаж, там направо. Кабинет 236. Только стучи громче, филологи еще те, могут не услышать.

Радуется мужик, что наконец-то узнает правду. На самом ли деле из-за мата на Руси все плохо. Бежит по лестнице, чуть не спотыкается. Один пролет, второй. Поворот и вот она нужная дверь. Волнуется мужик, вытирает руки об штаны и только потом стучится.

А за дверью музыка громкая. Будто бы гармонь, труба и гитара. Кто-то надрывается еще, орет. Ну, мужик еще сильнее стучит, разве что ручку не дергает, когда дверь наконец-то распахивается. В проеме краснеет круглое лицо, лоб весь в каплях пота:

— Вы заблудились? — перекрикивает краснолицый музыку.

— Мне б уточнить…

Мужика перебивает вопль из кабинета.

— Все надоело! Пиздец! Нахуй! Блядь! — и задорная мелодия трубы.

Мужик улыбается довольно.

— Так вы хотели что-то? — уточняет филолог.

— Узнать хотел, но уже все…

— Ну раз все, до свидания.

Кивает мужик и идет к лестнице. Спускается по ней и довольно улыбается. Раз уж такие ученые мужи, в университете работают и при этом матерные песни поют, значит не в матюках дело. Не в матюках.

2019

Эвридика

Тишина такая, что судорожное дыхание грохочет эхом о стены. Сидишь в тупике очередного коридора, сжавшись в маленький комочек и боишься пошевелиться. Ты одна. Плачешь?

Темнота такая, что смотришь на ладони и не видишь пальцев. Они должны белеть где-то здесь. Длину своих рук знаешь. Не видно ни пола, ни стен. Ничего. Просто уверена — они есть, ведь не падаешь. Страшно?

— Ди. Я тебе помогу! — от неожиданности сердце набатом стучит в ушах. Оборачиваешься в попытке разглядеть говорящего. — Ты должна меня слушать!

Шепот кажется знакомым.

— Иди вдоль стены.

— Не… — «Не называй меня так!» — хочешь продолжить,