они красивее других. Они хитрее, смелее, трудолюбивее остальных. Они поют… — Минерва прикусила губу и снова отвернулась к книжному шкафу, но Вилор все-таки заметил, как она смахнула с ресниц слезы.

— Мы ведь сейчас про кого-то конкретного, ведь так? — доктор сделал пометки в блокноте.

— Про кого-то конкретного, — кивок. — Хотите на чистоту?

— Мы вроде как именно для этого здесь.

— Ну да, конечно.

Минерва снова села в кресло, но буквально на краешек. Будто в любой момент могла возникнуть опасность и необходимость вскочить, защищаться, сражаться. Почему-то Вилор очень легко мог представить ее древней воительницей. Он терпеливо слушал и не торопил. Открыв со смартфона свое расписание на сегодня, он уже понял, что гостья намерена получить все его время. Остальные пациенты были перенесены на другие дни беспокойными ручками Сары. Так, сидя на краю глубокого кресла, опершись локтями в колени, сцепив руки в замок, Минерва начала свой рассказ. По-настоящему начала.

***

Я всегда резко реагировала на нарушение личных границ и влюблялась не в тех. Думаю, вам часто такое говорят. Но раз уж мы договорились на чистоту. У моего отца было множество детей от разных женщин. Совершенно разных. Некоторые из них могли развязать войны из-за оскорбления, другие же оскорбляли его своей холодностью и пылкой любовью к кому-то низкому, простому… И дети его всегда были очень разными. Кто-то всеми правдами и неправдами добивался его любви, одобрения, а кто-то просто жил и получал его милость и внимание, как нечто обычное, полагающееся по рождению.

Где в этой истории я? Всегда где-то недалеко. Отец постоянно просил помогать его несуразным сынкам. Одному передай мудрость, другого собери в бой, третьего научи. С Алом вообще все было не просто, там наша общая мачеха вообще с катушек съехала. Я даже подумала, что когда-нибудь она точно убьет его. Я вела себя как подросток, где-то в душе возможно я им и была. Я ворчала, не слушала, может быть даже не хотела быть настолько хорошей дочерью, а потом все равно шла и делала. Пока один из них не отблагодарил меня. Принес дар из сражения с чудовищем. Наверное тогда я поймала себя на влюбленности? Хотя сейчас понимаю, что все это не значило ничего. По сравнению с…

Я услышала как он поет во время одного из праздников. Он совершенно точно не был обычным, когда он дотрагивался до струн, когда брал ноты и складывал слова в песни — все вокруг замирало только чтобы ничего не пропустить. Я знаю, ведь наблюдала за ним много дней и каждый раз мир расцветал. А смотреть за ним можно было вечно. То с каким трудолюбием он совершенствовал инструмент, как тянулся за новыми и новыми знаниями, порой даже отправляясь в далекие страны. Я переживала за него в походах, хотя знала, что ни одно живое существо не причинит вред.

Не смотрите так на меня. Да по большей части я не подпускала себя к нему или его к себе, как вам будет угодно. И, конечно, вполне нормально, что он нашел себе более открытую, более веселую. Он влюбился, а у нее не было и шанса устоять перед таким талантом. И я уговаривала себя отступить. Я говорила, что они уже счастливы. Что я со своей неумелым взаимодействием с мужчинами обязательно что-нибудь испортила бы, поэтому нечего жалеть о том, что не раскрылась ему. А потом была свадьба. Он действительно женился на одной из этих глупеньких очаровашек, которая даже близко не может осознать всю величину его гения, для которой он просто певец с симпатичной мордашкой. Это не мои домыслы не смотрите на меня так. Я слышала как она говорила так своим подругам, подобным симпатяшкам с пустыми головами, которым лишь бы танцевать дни напролет да беспокоиться, как лежат ленты в их волосах. И, конечно, я разозлилась. На ее глупость, на его недальновидность. Ну как такая сделает его счастливым? И я подстроила все так, чтобы она…

***

— Вы мне сейчас в убийстве признаетесь? В таком случае я должен буду сообщить в полицию, — напряженно отчеканил Вилор.

— Я только внушила мысль.

— Кому?

— Какому-то пастуху.

— Так, и что же это была за мысль?

— Что он влюблен в эту милую глупышку.

— А он?

— Попытался взять ее силой.

— Вы же в курсе, что не можете отвечать за чужие действия.

— За эти я уже ответила, — Минерва тоскливо, через силу улыбнулась.

***

Она защищалась, она бежала от обезумевшего в своей похоти пастуха и наступила на змею. Змеи такого не прощают. Яд потек по венам и она моментально сгорела.

Мой возлюбленный страдал и вместе с ним мучился весь мир, животные, растения, люди, я. Самой не верилось, что смогла причинить любимому такую боль. Но не в моих силах было ее успокоить. Он все придумал сам. Отправился в рискованное путешествие, заключил сделку с самыми опасными из нас, выиграл и проиграл. И все это за считанные мгновенья. По крайней мере мне так показалось. Вернувшись он погрузился в свой траур еще глубже. Он пил, он клялся больше не петь и тут же хватался за лиру, яростно бил по струнам, раня себя. Увидев кровь на его пальцах, я преодолела себя и вышла к нему. Орфей был пьян, едва выговаривал слова, а если и выговаривал, то не мог связать их между собой. Я уговаривала его, я клялась в любви, которой не сможет подарить ему ни одна смертная, особенно такая глупая пустышка, какой была его жена. Я сделала первый шаг и поцеловала его, а он не ответил. Отстранился, посмотрел на меня мутным взглядом и сказал… Никому бы такое не простила. Никогда. Но я чувствовала его боль как свою. И до сих пор считаю, что во многом он был прав. «Люди верят, что ты богиня мудрости», — сказал Орфей, — «но твоей проницательности не хватило, чтобы понять — ты никогда не сможешь заменить ее». Да, конечно, он был прав. Я была ослеплена им и потеряла то, за что меня ценили. Мудрость.

Орфей хотел, чтобы я ушла, ругал, проклинал, желал больше никогда меня не видеть. И тогда я поняла, как вернуть себя и исполнить желание любимого. Я ушла, но недалеко. Спряталась, чтобы он не заметил. Орфей снова взял лиру и снова затянул свою песню скорби. Я чувствовала, никто в мире не захочет испытывать все это долго. Я знала, что нам с любимым нужно будет просто подождать.

Крики менад, дикие, необузданные было слышно издалека.