Да, овощи – еда цивилизованных людей. Собака бы овощей не купила.

Думай, что говоришь, сказала она себе.

Прекрати, сказала она сама себе. Прекрати разговаривать сама с собой.

Твою мать.

Была пятница, и вечером возвращался муж. В ее тележке лежало десять фунтов мяса. Ей были нужны сок, салфетки, йогурты, бананы, что-нибудь хрустящее и упаковка цивилизованных морковок.

Представьте, каково это: выбирать хрустящие снеки в компании малыша и звериным чутьем ощущать запахи, пока чудовищность патриархального общества выглядывает из-за каждой коробки с крекерами, скрипит в каждой упаковке кренделей.

Когда перед ней распахнулись автоматические двери, мать вышла из магазина и побрела к парковке, кто-то окликнул ее по имени, и она обернулась.

Салли – незамужняя, хорошенькая, молодая, счастливая, светловолосая Салли – махала ей рукой и неслась к ней чуть ли не вприпрыжку.

Ну как оно все?! – спросила Салли, обнимая мать и ероша мальчику волосы. Целую вечность тебя не видела. Нравится общаться с этим парнем? Мне кажется, это так весело.

Салли работала в той же галерее, директором которой была мать, прежде чем ушла в декрет. Это был правильный выбор. Да, правильный. Работать, пока ее малыш заливался плачем на линолеуме в общественных яслях, было невыносимо, но сидеть с ним дома тоже было невыносимо, только иначе.

Ей хотелось сказать этой девчонке: все очень сложно. Я стала человеком, которым никогда не хотела становиться, и не знаю, как с этим жить. Я хотела бы радоваться, но чувствую, что сижу в тюрьме, в которую сама себя заточила и целыми днями мучаюсь, а по ночам объедаюсь печеньем, чтобы не плакать. Я вообще не понимаю, как попала в эту ловушку, и мне кажется, меня завели сюда социальные нормы, гендерные стереотипы и раздражающая прямолинейность биологии. Я постоянно злюсь. Я хотела бы описать свои чувства, но мой мозг уже не работает так, как до родов, и я очень отупела. Я боюсь, что больше никогда вновь не стану умной, счастливой, стройной. Я боюсь, что превращаюсь в собаку.

Но она с улыбкой ответила: я счастлива. Мне нравится быть мамой.

Я пытаюсь начать новый проект, сказала она тем вечером – вечером пятницы! – стоя в дверном проеме ванной и глядя, как муж льет на голову мальчику теплую воду. Что-то связанное с разрушением. Чтобы можно было использовать, например, бейсбольную биту. Или топор.

Как насчет рисования булавой? предложил муж.

Ну… да, неуверенно ответила она. Муж рассмеялся и взлохматил мальчику волосы.

Что-то связанное с разрушением, материнством и яростью, продолжала она. Но, сам понимаешь, творческое.

Материнство, повторил он.

Ну да, сказала она, матери ведь очень злые.

Злые? удивился он. Никогда не замечал. Если бы меня спросили, каким будет твой новый проект, сказал он, я бы предположил, что ты хочешь стать мясником. У нас полный холодильник мяса.

Не полный, ответила она. И это другое.

Ты по-прежнему думаешь, что становишься собакой? удивился он, подняв брови, как бы говоря: я, конечно, шучу, но ты все-таки идиотка.

Заткнись, сказала она. Все со мной нормально. На этой неделе мы даже ходили к Книжным Малышам. Вернее, мы видели Книжных Малышей, когда были в библиотеке.

И как они вам?

Чудовищно, ответила она, и оба рассмеялись.

Она была рада, что он купает мальчика, хотя во время купания он попросил ее положить на батарею полотенце мальчика, пожарить тост для мальчика, принести из комнаты пижаму мальчика, пока он сидел на закрытом унитазе возле ванны и что-то читал в телефоне. Конечно, она все сделала, хотя всю неделю одна этим занималась и помочь ей было некому, но разве не гадко с ее стороны было жаловаться? Вообще ей хотелось просто посидеть на диване, глядя в окно, хоть немного – хоть десять минут! – но муж любил видеть ее жизнерадостной и болтливой. Он только что провел несколько часов в машине, в дороге от Миннеаполиса до Чикаго, и тоже устал, потому что всю неделю в гостинице ложился поздно, читал или сидел в Интернете, а может быть, просто не мог заснуть по каким-то своим причинам: в номере было слишком тихо, или он заказал еду слишком поздно и потом мучился несварением. Трудно все время мотаться по гостиницам, заявлял он.

Если по возвращении домой его встречали жалобы жены, истерики мальчика или бардак, это его напрягало, а разве он не заслужил того, чтобы успокоиться, прийти в себя после долгой дороги, час или два посидеть за компьютером? Она уже много лет ему потакала и напоминала себе – снова, и снова, и снова, и пора уже было это запомнить, – что он был неплохим человеком.

Она уложила малыша после ванны, потому что мужу нужно было отправить кое-какие письма по работе, хотя у него была на это вся неделя. Если честно, ей хотелось вместе с ним выйти из дома и отправиться на весь вечер – ну, скажем, в кофейню; а может быть, просто запереться в комнате для гостей и помечтать о новых творческих проектах, о нарядах, о будущем отпуске. Она хотела куда-то деться, но это было бы неудобно для мужа, для всей семьи, как он подчеркивал, так что она осталась.

Может быть, мать на самом деле была в хорошем настроении, хоть и думала, что притворялась? Может быть, ей было по-настоящему весело общаться с семьей, когда муж возвращался? Каждую неделю она задавала себе эти вопросы и старалась себя убедить.

Когда она угомонила мальчика, муж сказал, как счастлив вернуться домой, в свою, что называется, гавань. Они сидели на старом скрипучем диване, по телевизору бормотал зарубежный фильм, который выбрал муж. Он гладил мягкие волоски на ее руках, потом провел ладонью по голени, поднялся вверх, к бедру – волосы на ногах не кололись, а колосились, хотя она на этой неделе их брила.

Мммм, пробормотал он, зарывшись ей в ключицы и поглаживая шею сзади. В его руке остался клок волос.

Ой, воскликнул он и удивленно ее поцеловал.

Это просто… пробормотала она, переложила его руку себе на талию и поцеловала его в ответ, не разжимая губ, потому что боялась поранить его своими клыками. Он повел руку ниже, она сморщилась и оттолкнула его.

Киста, сказала она, отсаживаясь на другой конец дивана. И вообще я сама не своя.

ПМС.

Ну а как насчет… пробормотал он, вновь притягивая ее к себе, наклонив голову и лукаво улыбаясь, но мать ответила – нет, вновь поцеловала его и повернулась к телевизору, вот и все. Как она могла показать ему четыре новых пятна на теле, припухших и розовых? Он, конечно, сказал бы, что это всего-навсего родинки, но она все понимала.

Соски. Это могли быть только соски. В общей сложности шесть, считая ее обыкновенные.

Утро субботы, и мать отправилась в душ, потому что сколько времени она уже его не принимала? Три дня? Неделю? Но прежде чем она налила в ладонь шампунь, в ванную ввалился муж и заявил, что у них закончилось молоко, а потом мальчик начал кричать и дергать занавеску, пока муж его не оттащил. Она слышала, как он на кухне успокаивает мальчика, а тот в ответ вопит: МАМА!