Ничего странного, ответила мать, глядя на ворота и ища вежливую причину уйти.

Я Джен, сказала Большая Блондинка, а это Бэбс и Поппи, она указала на невысокую женщину, которая наклонила голову набок и печально улыбнулась, и спортсменку, которая кивнула и обнажила в улыбке недавно отбеленные зубы.

Так рада с вами познакомиться! торопливо сказала мать, лавируя между колясками и, возможно, в первый и в последний раз испытывая облегчение, услышав вопль сына, потому что он ударился своей маленькой голенью о другую коляску, и ей теперь просто необходимо было идти к нему и тащить его домой, чтобы скорее обедать, потому что он наверняка изголодался, и случай был срочный, чрезвычайный, и надо было немедленно выходить из этого кризиса.

Извините, сказала мать. Господи, мне так приятно было бы с вами пообщаться, но сами понимаете… Она указала на плачущего мальчика, потом посмотрела на трех женщин, изучавших ее, не злобно, но скептически, без теплоты в глазах, которая была еще несколько секунд назад, уперев руки в бока, сузив глаза, как бы спрашивая: в чем твоя проблема? – и это был очень честный вопрос.

Все-таки она была с ними грубовата, решила она потом, думая об этом. В следующий раз нужно быть повежливее. Она могла бы, по крайней мере, представиться сама. Спросить о растениях. В чем была ее проблема?

Этим вечером, начиная писать письмо Ванде Уайт, она искренне верила, что Уайт – ее единственная надежда, хотя точно она не знала. Мать убедила себя, по крайней мере немного, что «Справочник о ведьмах и волшебницах» обладает магическими возможностями, что отрывки словно отвечают на ее мысли, что у них с Уайт психологическая связь. Она понимала, что в этих выводах нет никакого смысла. Но тем не менее.

Дорогая В. У.!

Я только что открыла для себя Вашу книгу «Справочник о ведьмах и волшебницах» и историю Ваших исследований по всему миру. У меня так много вопросов, но для начала мне очень хотелось бы выяснить – если позволите занять несколько минут Вашего времени – «истинно» ли Ваше исследование в научном и рациональном смысле, или Вы проводите исследования, чтобы сделать более серьезные выводы, скажем, о пределах знания и неспособности науки полностью описать мир?

Я понимаю, что это в некоторой степени философский вопрос, но я также увидела на веб-сайте Университета Сакраменто, что Вы работаете на факультете философии, и подумала, что такие вопросы, возможно, не выходят за рамки Вашей компетенции и даже приветствуются.

От себя лично сообщу, что я недавно вступила в своеобразную и неожиданно напряженную эпоху моей жизни – материнство, говоря по возможности ясно и просто, хотя, конечно, материнство никоим образом нельзя назвать ясным или простым – и столкнулась с вопросами, которые, кажется, пересекаются как философски, так и экспериментально с Вашей работой.

Все это означает, что я с нетерпением жду Вашего ответа и благодарю Вас за любое время, которое Вы сможете мне уделить.

Искренне Ваша, М. М.

Мать читала и перечитывала вновь и вновь свое самое первое письмо Ванде Уайт в мерцающем окне ноутбука, сидя за темным кухонным столом. Она не хотела начинать слишком резко, не хотела показаться психически неадекватной, с ходу начав рассказывать о своем превращении, предпочитая сначала представить себя как вдумчивую, внимательную читательницу, заинтересованную в тех же вопросах и поисках. Курсор мигал в темноте кухни, было уже очень поздно – может быть, даже раннее утро, – и сын уснул уже несколько часов назад. Она понимала, что утром будет чувствовать себя разбитой, но ей было все равно. Целый день ее мысли крутились вокруг Ванды Уайт, и ей не оставалось ничего, кроме как перенести их в письмо и послать этой загадочной исследовательнице, чтобы разгрузить собственный мозг.

Едва она нажала «отправить», ее тело резко обмякло, настолько, что она с трудом дотащилась по лестнице до спальни и рухнула в кровать рядом с мальчиком. Она чувствовала такое облегчение, что готова была уснуть еще до того, как опустилась на постель, – ничего подобного она не испытывала годами.

Теперь представьте, какая природная, или божественная, или магическая сила должна была вырвать ее из блаженных глубин сна, в которые она погружалась. Представьте, какая мощь требовалась, чтобы оборвать первую за много лет спокойную ночь, когда все тело матери было расслаблено, дыхание замедлилось так, что почти не ощущалось, сны казались такими же реальными, как сама жизнь. Она застонала от боли, когда ее мучительно вытянули из патоки сна туда, где щелкала кровь и от страха сводило живот.

За окном ее спальни скреблись и рычали, фыркали мокрыми мордами, ворчали, булькали и скулили. Она ощущала тела, неистово ползающие друг по другу, нетерпеливые, нервные, взволнованные, ожидавшие.

Господи, подумала она туманно. Что за дерьмо. Что за сраное дерьмо.

Она погладила грудку мальчика, нежно сопевшего рядом, поднялась с кровати, и ее тут же бросило в холодный пот. В кухне она взяла со стола мясницкий нож, потом передумала, прошла в зал, схватила бейсбольную биту. Она измучилась, обозлилась, она готова была забить до смерти что угодно, что там пряталось. Она готова была убить его собственными руками.

Она выглянула в окно и в свете полной луны увидела их.

Собак. Так много собак. Пятнадцать? Двадцать? Она поскребла жесткую шерсть, покрывавшую ее шею и плечи, оскалила зубы. Она слышала каждый звук, чувствовала каждый запах. Она медленно распахнула дверь и встала за ширмой, глядя в ночь. Ее мать почуяла еще до того, как увидела, – запах клубники и мыла; она сидела на самой верхней ступеньке. За ней стояли приземистый бассет-хаунд с великолепными ресницами и колли, тело которой искрилось энергией даже среди ночи.

За ними толпились другие собаки – теперь мать видела, что их больше двадцати.

Я вас знаю, провыла она собачьему трио, безо всякой злобы, как бы говоря: правильно сделали, что разбудили меня среди ночи, сегодня мне и впрямь надо было быть с вами повежливее.

Они пришли за ней – она боялась и надеялась, что они придут. Собаки хотели, чтобы она пошла за ними, хотели ее забрать, но она знала, что не пойдет. Несмотря на все попытки сопротивляться, она ощутила какое-то оживление, пусть даже не такое ярко выраженное, при мысли, что может за ними пойти. Скорее это было чувство, что ее тело может прыгнуть со ступенек в ночь, даже не посоветовавшись с ней. Что она поддастся восхитительному жужжанию цикад позднего лета, влажному, насыщенному пыльцой воздуху, соблазнится им, будет втянута в его теплые объятия, если не проявит осторожность. Все, что она видела, просто не могло быть реальностью – скорее это был сон наяву, своего рода гипнотическая галлюцинация, вызванная стрессом и усталостью. Она яростно встряхнула головой, а потом всем телом вплоть до хвоста, как будто только что вышла из бассейна и стряхивала капли воды.

Хвост под пижамными штанами сам собой резко дернулся. Внезапно она потеряла контроль над собственными ушами, которые шевелились, желая услышать каждый вздох, рык и визг собак.