Она рылась в стопке детских книжек у кровати, пока в слабом свете ночника не нашла свой справочник и не открыла, несмотря на усталость, потому что Ванда Уайт, казалось, всегда находила точный отрывок, чтобы успокоить душу матери.

Ванда. Ванда. Как она мечтала встретиться с Вандой, расплакаться в ее пахнущую пудрой грудь и чтобы эта пожилая женщина гладила ее по волосам, чего никогда не делала ее собственная мать. Почувствовать себя младенцем, зарывшись в мягкость ее кардигана. Ощутить немного нежности… милая Ванда.

«В конце концов, – читала мать в темноте, удивляясь, как обострилось ее ночное зрение, – что может быть невероятнее, чем вытолкнуть маленького человечка из маленькой дырочки между ног или позволить незнакомцу в халате и маске разрезать вам живот и вытащить из него хнычущего окровавленного младенца? Обе эти мысли кажутся совершенно абсурдными, в них нельзя поверить, но нельзя и отрицать, потому что дети появляются именно так и такова фактическая реальность».

Мать замерла над книгой, в ее глазах стояли слезы. Резким движением она смахнула их.

Как будто книга была ее самым преданным другом. Как будто эти страницы видели ее сердце. Она продолжала читать:

«Невероятное не только заслуживает доверия, но и занимает абсолютно реальное место в мире. Я готова пойти как можно дальше с целью доказать, что невероятное – лишь еще один способ познания, организационный принцип, который не противоречит, а скорее сообщается с организующими парадигмами науки. Невероятное, хотя, возможно, и не передает откровенных истин, может сообщать истины более глубокие, если человек готов быть терпеливым, слушать, размышлять».

На следующее утро она проснулась с ощущением того, что невероятное в ней по-прежнему живо, и она им зачарована. Мать готовила мальчику завтрак, а потом, когда он попытался сам съесть йогурт, половиной перемазав лицо, а половиной выпачкав волосы, рассеянно мыла посуду, одержимая лишь одной мыслью: кто такая Ванда Уайт? Она представила себе кабинет Ванды в залитом солнцем университете, множество твидовых пиджаков и юбок, не слишком аккуратно развешанных в шкафу. Ковыряя вилкой кусок затвердевшего яичного желтка, она укреплялась в мысли, что Ванда Уайт не была замужем и очень хорошо сохранилась. Она всегда наносила солнцезащитный крем и любила есть овощи. Она была счастлива и довольна, путешествуя по миру, чтобы изучать существ, в которых никто не верил, а затем возвращаясь в университетский городок, чтобы проводить долгие тихие часы в кабинете, изучая свои записи и перерабатывая их во что-то серьезное и полезное. Возможно, среди своих она считалась чудачкой, а стипендию ей платили несерьезную. Хм, но тогда почему ее там держали? Ее труд был интереснее всех остальных научных трактатов на эту тему, вместе взятых, и более новаторским. Тогда почему я никогда о ней не слышала? – думала мать, пока мальчик кричал и хлопал в ладоши, разбрызгивая капли йогурта по без того грязному кухонному полу. Почему Ванда никогда не появлялась на утренних шоу? На Национальном общественном радио? В ленте новостей?

Возможно, она была просто шарлатаном, но если так, почему тогда работала в университете? Очевидно, ее работа была не вполне научной. Птицы-женщины из Перу, хотя были очень интересными, вряд ли в самом деле существовали.

Ванда Уайт преподавала на философском факультете, что тоже показалось матери подозрительным. Разве она не должна была работать на каком-нибудь научном отделении? Может быть, антропологии? Тот факт, что ее дисциплина была связана с философией, навел мать на мысль, не могла ли такая информация об авторе быть искусственно создана специально для того, чтобы заставить читателя задуматься, правда ли все, что написано в книге.

После завтрака она сидела на полу в гостиной с мальчиком, катая туда-сюда грузовик с цементом, слушая радостный смех сына. С телефона она зашла на веб-сайт университета Сакраменто и нашла страницу факультета Ванды Уайт. Ее фотографии там не было. Только скудная информация. И еще адрес электронной почты, который мать вставила в новое письмо и сохранила как черновик. Когда мальчик уснет, решила мать, она запишет все, что хочет сказать Ванде Уайт. А пока она наблюдала, как он кладет стекляшки в пластиковые трубочки, восхищаясь тем, как они скользят сверху вниз, вращаясь, прыгая по желобам и похрустывая. Он визжал от восторга, хлопал в ладоши и подпрыгивал – поразительно вертикально – с колен на руки и с рук на колени. Этот мальчик. Ее мальчик.

Сегодня она повела его в парк в нескольких кварталах от дома, потому что день был изумительный, а парк – очень милый. Хорошо было бы ходить туда чаще, может, каждый день. Это был идеальный полдень в теплой солнечной тени – мальчик всюду лазил, пищал, тянул в рот опилки и выплевывал, а мать размышляла об Уайт, и волшебстве, и женщинах, и всем остальном, а потом услышала, судя по всему, стаю шакалов, повернула голову и увидела именно их. Она узнала их по редким походам к Книжным Малышам. Это были мамочки. Книжные Мамочки. Ее охватила тошнота, хотя она не могла понять, почему именно. Шествие, кто бы сомневался, возглавляла Большая Блондинка с коляской-вездеходом, стоившей, по подсчетам матери, больше тысячи долларов; на буксире плелись приятельницы: мама с унылым маленьким мальчиком, у которого вечно текло из носа, и мама с гиперактивным трехлеткой, склонным бросаться камнями. Мать как можно быстрее постаралась увести сына. Мать забрала его так быстро, как только могла, потому что она не хотела вести светскую беседу, совершенно не интересовалась продажей трав, не собиралась вежливо обсуждать погоду, послеобеденный сон и приучение к горшку, и ей было наплевать, что о ней подумают, потому что ей нисколько не улыбалась перспектива, чтобы ее общению с Уайт и новым днем, прекрасным новым днем, помешали эти женщины с их детьми и с их жалким самодовольством.

Ой, привеееет! воскликнула Большая Блондинка и помахала рукой, и мать ответила: привет! А мы как раз уходим!

Даже в спешке собирая сумку с подгузниками и разные игрушки, разбросанные по траве, упаковывая синюю чашку-поильник и своенравный пакет с сухими хлопьями, она не могла не обратить внимания на женщин, сопровождавших Большую Блондинку, тех же двоих, которые всегда были рядом с ней, что бы она ни делала. Мать унылого мальчика была невысокого роста, коротконогая, короткорукая, с тяжелыми глазами в обрамлении роскошных ресниц и прямыми волосами, свисавшими до плеч. Другая женщина была спортивного телосложения, ее темные глаза светились настороженным умом, отраженным в дерзких, резких чертах ее безукоризненно чистого лица. Она вертела головой взад-вперед, отслеживая хаотичные действия своего подопечного и то и дело поправляя массу густых гладких волос.

Мать не могла не пройти в непосредственной близости от этой небольшой группы, потому что парк был огорожен, а они окружили единственный выход.

Привет! сказала мать, приблизившись к группе, хотя ей отчаянно хотелось сказать: «Пока! У нас такой насыщенный день! Столько планов! Не будем тратить зря ни минуты!»

Кажется, я даже не представилась как следует, сказала Большая Блондинка, встав перед воротами парка – можно сказать, заблокировав их, – и с притворной досадой качая головой. Вот глупая! – пропищала она своим близняшкам, как часто делают матери – ведут со своими детьми разговоры, на самом деле обращенные к взрослым разумным людям.