Вот привычно пахнуло жратвой — сюда выходят задворки ресторанчика, «Апеннины» он называется, что ли?

Заведеньице не из бедных — хоть и задний двор, а вокруг ажурная загородка, гроздья светящихся шаров на столбах. А запах… Китайская лапша так не пахнет!

Сашка сглотнул слюну и заторопился еще больше, оставляя за спиной этот уголок почти европейской культуры.

Благополучную внешность уголка нарушал только бомж, роющийся в аккуратных пластиковых баках. Грязный и какой-то особенно нечесаный, он оторвался от своего занятия и проводил прохожего долгим взглядом. Сашка даже спиной почувствовал этот взгляд, но подавил желание обернуться. Еще привяжется, и опять какая-нибудь пакость начнется.

А так — вот поворот, и ощущение неприятного внимания пропало, словно отрубленное стеной дома.

Теперь переулок петлял между домами, освещенный отблесками света из окон квартир, владельцы которых еще не обзавелись плотными шторами. Таких было немного, а фонари в этих местах повывелись еще два года назад.

Воронков передернул плечами — как бы в лужу не вляпаться! Впрочем, уже не далеко — вон уже показался темный и мрачный параллелепипед поликлиники, за ним будет поворот, еще метров сто по прямой, а там и проспект, от которого до дома рукой подать.

Он снова засвистел и легко перепрыгнул через очередную лужу.

Хорошо хоть дождь прекратился, хотя тучи как висели, так и висят — ни звезд, ни луны не видно.

А хоть бы и висели они в небе, все равно заглянуть в эту узкую кирпично-бетонную расщелину им оказалось бы нелегко. Стена поликлиники отрезала полнеба справа, а два угрюмых дома заслонили собой все с левой стороны.

С трудом разглядев очередное разливанное море глубиной по щиколотку, Сашка нацелился перемахнуть и через него, но тут его словно приморозило к месту, он так и замер с поднятой ногой.

Вокруг возникла и сотрясла мир тягучая дрожь, которую он ощутил всем телом, и почему-то в мозгу возникла аналогия — суслик, на которого упала тень ястреба.

«Пусть боимся мы волка и сову» застряло в горле, перехваченном спазмом страха.

Мелко звякнули окна в окружающих домах, и тут же все заглушил гулкий скрежет, обрушившийся со всех сторон. Захотелось втянуть голову в плечи или забиться в какую-нибудь щель…

«Ну вот, и началось…» — промелькнула у Воронкова мысль.

Он быстро огляделся по сторонам и лишь потом, глянув вниз, понял, что все-таки встал ногой в лужу.

Вокруг было тихо.

«Шалят нервишки-то? — подбодрил здравый смысл. — Ничего удивительного — после такого-то дня. А надо воспринимать все проще: мало ли в городе звуков разных бывает? Вот так, сглотнуть этот противный комок, восстановить дыхание, и марш вперед. Почему стоим? Стыдно, товарищ лейтенант запаса!»

Черта с два стыдно! Страх прочно угнездился где-то в спинном мозге, а тот знал толк в простых инстинктах и в гробу видал все логические построения.

«Сматываемся отсюда», — властно приказал инстинкт, и Сашка с ним спорить не стал.

Сматываться — так сматываться, но только не с глазами по семь копеек и криком «Караул», а спокойно и деловито…

Осторожно ступая, он выбрался из лужи, мягко двинулся вперед, и тут же, вздрогнув, снова замер, заметив краем глаза какое-то движение.

Что-то, что было на миллионы лет старше самого первого человека, заставило его снова застыть и всмотреться в темноту до рези в глазах.

Где-то за первым из двух домов, тех, что слева, горела одинокая лампа. То ли фонарь перед подъездом, то ли еще что-то такое. Его тусклый желтоватый свет выплескивался через проход на улицу, и, косо отрезанный углом дома, он делил маленький кусочек пространства на две части.

Справа лежала освещенная реальность. Материальная и обычная: стена, грязный асфальт, узкая полоска земли, два кустика на ней, и в ветвях одного из них запутался рваный полиэтиленовый пакет.

Слева была тьма.

Чужая и опасная.

И в ней что-то шевелилось.

«Собачка погулять вышла…» — пискнул здравый смысл, и тут же заглох.

Слишком уж глубокой была тень, слишком уж большим было то, что шевелилось там.

Не в силах оторвать взгляда, пойманный в ловушку ощущением кошмарного сна, Воронков смотрел в эту темень и видел, как из бездонной черноты выступает НЕЧТО.

Оно появилось на границе света и тьмы, сгустилось, обрело четкие формы, и, по новой забыв дышать, Сашка не понимал, что он видит.

Здравый смысл заставлял мозг сосредоточиваться на деталях, не желая воспринимать все в целом, но контуры вдруг как-то враз и окончательно слились, не допуская никакого другого толкования.

Более черный, чем тень, что его породила, перед Воронковым высился всадник.

Не просто всадник — излучающий угрозу и зло Черный Рыцарь в диковинных доспехах.

Поняв, что росту в самом всаднике за два с половиной метра и конь тоже соответствующий, если только это конь, Сашка содрогнулся и почувствовал, как коротко стриженные волосы зашевелились на голове.

«Таких всадников не бывает!» — заорал вконец спятивший здравый смысл.

«И доспехов таких не бывает,» — самодовольно добавила эрудиция, обычно помогавшая Воронкову с легкостью отличить готический доспех от максимилиановского, а шлем «салад» от «армэ».

Копье в правой руке рыцаря, только что уходившее вверх, в темноту, начало медленно опускаться.

Оно проткнуло кокон темноты, и его лоснящееся граненое жало мертво заблестело в желтоватом свете.

Отсвет, скользнув по копью до конца, замер холодным алмазным огоньком на острие, и Сашке показалось, что оно нацелено ему прямо в переносицу.

«Не может быть, не может быть, не может быть…» — глухо колотило сердце.

А всадник, кажется, шевельнулся, чуть тронув поводья, и конь, который не был конем, шагнул вперед.

Шагнул вперед, и остался на месте!

Все замерло вокруг, лишь его передние ноги плыли в воздухе, не касаясь земли, — Сашка видел это ясно, до мельчайших подробностей.

Вот они снова мелькнули в грациозном переборе, уже ближе к асфальту, вот еще раз, и…

Первый хлесткий удар разломил тишину.

Всадник двинулся вперед.

Сашку накрыло ужасом, и он вдруг понял, что бежит.

Бежит, едва касаясь ногами земли и боясь оглянуться.

Ничто не жило вокруг.

Мир неожиданно умер, даже тучи над головой остановились, лишь с хрустом били копыта за спиной, все чаще и чаще.

Сердце в груди не билось, а бешено трепыхалось, грозя разорваться вместе с легкими, а тяжелый скок грозно накатывался, приближался, подхлестывал!