— Да, она работает с Киллианом в одном экипаже. О, ты знаешь, что она уже второй раз развелась?

— Детей так и нет у нее?

— Какие дети, мам? Она едва сходит на землю, постоянно в небе.

Я слышу нотки зависти в этих словах. Кристина очень хотела стать стюардессой, но ей не позволило состояние здоровья. Так что сестре пришлось довольствоваться работой диспетчера, на которую ее удалось всунуть отцу, чтобы не сходила с ума.

Мама с сестрой увлекаются обсуждением бывших одноклассников Крис, мужчины, потеряв интерес к сплетням перешли на обсуждение бейсбола, и только мы с Линдси молча жуем свой ужин.

— Киллиан Томас дважды в неделю водит свою дочку к нам в сад, — вдруг говорит она негромко так, чтобы слышала только я. Перестаю жевать, тяжело сглатываю и снова набираю на вилку салат. Легонько пожимаю плечом, давая понять, что мне все равно. — Он на самом деле давно не живет с женой. Когда он в командировке, ребенком занимаются его мать и няня, миссис Торн. Думаю, ты ее знаешь, она была психологом в твоей школе. — Я молчу. Почему вообще слушаю это — непонятно. Но и отвечать не собираюсь, потому что меня не касается ничего из того, что озвучивает Линдси. — Милли очень хорошая и сообразительная девочка. Правда, любит шкодничать, но кто в ее возрасте не любит? К школе она уже более чем готова, в сад водят только ради социализации и прививанию усидчивости на занятиях.

Я бросаю взгляд на Линдси, которая — в отличие от остальных членов семьи, — не смотрит на меня так, будто Киллиан Томас — это божество, ниспосланное свыше, чтобы облагодетельствовать несчастную Эрику Коулман, оставшуюся в старых девах. Мне кажется, только жена моего брата и понимает, насколько комфортно жить в одиночестве. Может, она даже немного завидует мне, ведь у них в доме постоянный дурдом, как и на работе, где она трудится воспитателем в старшей группе сада.

Разговоры стихают, ужин заканчивается, и вся семья плавно перетекает в гостиную, чтобы посмотреть традиционный рождественский фильм про злого Гринча. По устоявшейся традиции папа засыпает за этим фильмом, мы с девочками убираем со стола и на кухне, а потом я тихо сбегаю с семейных посиделок.

Сажусь за руль, но внезапно осознаю, что мне совершенно не хочется ехать домой. Вот сейчас я остро ощущаю то самое одиночество, к которому стремилась. Представляю себе, как войду в пустой, темный дом, в котором наверняка холодно. Хотя с чего бы, учитывая, что в такую погоду отопление постоянно включено? Можно еще зажечь камин, включить фильм не про Гринча, от которого уже тошнит, завернуться в плед и уснуть под бубнеж телевизора. Но даже эта уютная картинка сейчас не дает нужного эффекта.

Бросив еще один взгляд на большое окно, в котором видно отблески экрана телевизора и тени членов моей семьи, я завожу машину и еду прямиком в клинику.

— Ты что здесь делаешь в Сочельник? — спрашивает меня Кларк, едва я вхожу в здание.

— Приехала поработать. Вдруг нужна помощь?

— Вообще-то нет.

— Значит, наведу порядок в своем кабинете, — отвечаю и прохожу мимо стойки, за которой он разбирает папки с историями болезней наших пациентов.

— Лесли уже навела перед уходом. Сваливай отсюда, — приподняв бровь, отзывается он. — Иди празднуй с семьей.

— Я останусь, а ты можешь ехать.

— Ну конечно, — кивает он, усмехаясь. — Тогда забери эти истории, у меня еще есть с чем поработать.

Подхватываю из его рук пачку папок, сверху прижимаю рукой листки с анализами и заключениями, и иду к себе в кабинет. Включив свет и спрятав в шкаф верхнюю одежду, сажусь за стол и вздыхаю. Наверное, это ненормально — в двадцать восемь лет встречать Рождество на работе, причем добровольно. Но я просто не могла остаться в кругу своей семьи. Впервые в жизни я почувствовала себя одинокой в плохом смысле, и эта мысль оглушила меня. Но заводить семью ради одного вечера в году я тоже не собираюсь.

Решительно открыв первую папку, погружаюсь в работу.

Я просыпаюсь от настойчивой вибрации прямо возле моего лица. Вздрагиваю и выпрямляюсь. В недоумении осматриваюсь. Я в своем кабинете, уснула упав лицом прямо на стопку папок. Хорошо хоть слюни не пустила. Бросаю взгляд на лежащий рядом телефон, на котором высвечивается незнакомый номер. И тут слышу шаги и голоса за дверью. Кажется, клиника уже ожила, а я пока нет.

— Эрика Коулман, — отвечаю на звонок.

— Ты еще спишь, что ли? — слышу с той стороны недовольный голос.

— Э-э-э… — я не могу сообразить, кто звонит, и что я должна в таком случае ответить.

— Это Киллиан. Ты обещала моей матери присутствовать на Рождественском завтраке. Я уже в машине и готов заехать за тобой, только не знаю адрес.

— Откуда у тебя мой номер?

— Пришлось звонить твоему отцу.

Я зажмуриваюсь, положив руку на лоб, и стону.

— Ты сказал папе, что хочешь забрать меня на завтрак к твоим родителям?

— Мне пришлось.

— Это катастрофа, — шепчу я так тихо, что Киллиан наверняка не слышит, а потом громче добавляю: — Ты подписал себе смертный приговор. Подыскивай кольцо.

— Какое еще кольцо?

— Которое ты наденешь на мой палец. Черт! — ругаюсь, представляя себе это.

— Не слишком ли ты торопишься с кольцом?

— Ты сам виноват, Киллиан. Надо было придумать, что твоя собака заболела, поэтому ты срочно нуждаешься в моих услугах. А теперь… Это еще хорошо, что наши родители не знакомы. Придумай что-нибудь для твоей мамы, почему я не могу приехать.

— Ты где вообще?

— На работе.

— Повиси, у меня вторая линия. — Я откидываюсь на спинку сиденья, моргаю, чтобы немного прийти в себя. Пара часов сна в таком положении привели к тому, что теперь у меня ноют шея и поясница, а голова тяжелая, как будто в черепную коробку налили свинца. Наконец после пары минут тишины я снова слышу голос Киллиана: — Сейчас у тебя будет шанс самой показать, что ты занята.

— В каком смысле?

— Мама везет к тебе любимую собаку, та съела куклу Милли и теперь скулит. Видимо, болит желудок.

— Ох, — выдыхаю я.

— Увидимся через двадцать минут.

— Увидимся? — я спохватываюсь. — Но ты же сказал мама… —