поведении и разваливать общую дисциплину. И тогда я стал посылать ему импульсы любви: мысленно стал окутывать его нежностью, теплом, жалостью. И он вдруг как-то сразу угомонился, заинтересовался темой урока, взял в руки деревянный брусок и предложил мне вместе помастерить. Два урока подряд он держал меня в своих фаворитах – ведь он считал себя королём класса. И с того урока он потихоньку перестал тиранить одноклассников и мучить учителей. А весной «король» влюбился в девочку-куколку из параллельного класса. Но та почему-то с каждым днём общения с ним стала глохнуть. К концу учебного года она уже не могла продолжать обучение в обычном режиме – оглохла на два уха полностью. Некогда самоуверенный «король» совсем приуныл, учёбу забросил, и вскоре исчез из поля зрения одноклассников.

***

Переезжая в 1995 году в Санкт-Петербург, мне необходимо было продать свою квартиру в Якутске. На объявление о продаже откликнулась одна женщина: «Не продавайте квартиру никому – я куплю её у Вас без торга. Моя фамилия Лазарева. Не забудете? Ла-за-рева».

На даче

Моя жизнь становилась асобытийной – ни плохих, ни хороших вещей в моём существовании «после офиса на Шкапина» не происходило. Время – ветер истории застыло. «Ни сути, ни смысла» – задумчиво проговаривал я про себя. На редких встречах с Лазаревым я намекал ему об этом – всё-таки моё, как читателя его книг, бедственное положение есть оборотная сторона и его метода работы. Но шаг за шагом, из книги в книгу автор, теперь уже нескончаемых серий, снимал с себя ответственность за последствия экспериментального подхода к психике человека. Нечаянные проблески самокритики у Сергея Николаевича тут же «ванькой-встанькой» оборачивались привычными обвинениями в адрес читателя: вы – потребители, лентяи, не понимаете глубину информации, не созрели до неё, вам бы только урвать здоровья-дачу-машину и всё в таком роде.

В 4-ой книге «Диагностика кармы» описана ситуация, где «парень почти спился», и автор книги находит причину недуга – коллективное «я». Описанный случай происходил со мной после ухода из «Академии» и когда приёмы проводились еще на улице Розенштейна. В той самой комнатке для приёмов, в ожидании Лазарева я решил прилечь на его кушетку – сидя на ней он принимал читателей-пациентов и откидывался на короткий отдых в перерывах. Внешне абсолютно художнический антураж комнаты – с холстами на подрамниках, гроздьями кисточек в банке – таил в себе колдовскую мину: стоило мне приклонить голову на подушку Лазарева, как включилось дикое завихрение – моя и без того запойная голова готова была оторваться и улететь в пропасть.

В указанном эпизоде 4-й книги автор победоносно сообщает, что стоило ему озвучить причину моего болезненного состояния, как «у парня всё снялось и больше не повторялось». Я мысленно отматываю время назад, когда я жил еще в Якутске и, читая первые книги «Диагностики», как и большинство читателей, мечтал о подобном приёме у Лазарева: вот бы попасть к нему на приём, он бы точно указал на причину моего недуга. Но вот теперь, будучи уже десятки раз принятым самим Лазаревым и даже упомянутым в книге, я понимаю, что кризисная стадия болезни возможно и уходит при точном попадании на глубинную причину, но-таки возвращается обратно, как тот библейский бес, вышедший погулять и приведший с собой еще семерых. Принципиальных изменений за раз, понятное дело, не происходит. После слов о «коллективном я» моё состояние вроде как выровнялось и выпивать я перестал. Но вскоре всё вернулось на круги своя и лихорадило меня вплоть до осени 2013 года, когда автор, что называется, «официально» наконец-то признал приоритет души в структуре человеческого.

Так что бодрое утверждение в текстах первых книг «проблема ушла и больше не повторялась» можно посчитать «производственной необходимостью» парапсихолога Сергея Лазарева образца 90-х.

***

Работы я никогда не чурался – ни «бумажной» конторской, ни «чёрной» физической. Все студенческие годы обучения в Якутском госуниверситете ночами я подрабатывал санитаром в больницах, а получив диплом педагога, вынужден был пойти в родную студенческую столовую мыть посуду. Мне, приехавшему в Якутск из дальнего района республики, нужна была городская прописка и койко-место в общежитии. А по распределению вуза я уже успел съездить в сентябре 90-го года: в одной тьмутаракани мне глава поселения дал две банки сайры на месяц проживания и напутствовал выжить как-нибудь. Спустя пять недель, на последнем пароме через реку Лену, перед самым ледоставом, я оттуда сбежал. Декан филологического факультета, на котором я успешно закончил учёбу, столкнувшись со знакомым лицом в проёме для сдачи использованной посуды в университетской столовой, сначала оторопел, но придя в себя, бросил с презрением: «Для чего государство дало вам высшее образование – тарелки мыть?!»

И вот, на следующем этапе своей жизни, устремившись было к источнику информации о спасении души, я мыкался в Питере с «обожжённой судьбой» и элементарно нуждался в деньгах. Как заклятый, не мог устроиться на работу, на любую – хоть посудомойщиком, хоть полотёром! Я находился в системе, был поневоле зависим от неё, и лазаревская система вела себя по отношению к своему «подопытному кролику» сообразно натуре её ведущего. Вот, к примеру: иду летним солнечным днём по Староневскому по направлению к Александро-Невской Лавре, умоляя про себя Всевышнего дать мне возможность как-то заработать на скромную пищу. И вот, пожалуйста, система откликается: на моих глазах какой-то юноша, спускаясь по ступенькам в кафе в подвальном помещении вдруг падает и начинает биться в конвульсиях – явно эпилептик. Из его кармана картинно выпадает купюра в 500 рублей – мол, на, забирай, ты ведь просил. Кругом, несмотря на полдень, ни души. Я про себя: у больного мальчика отнимать деньги, пусть даже если он шёл за дозой дурманящего зелья, – просто издевательство!

Была у меня возможность позвонить на мобильный номер Сергея Николаевича, и я позвонил. Попросил его дать мне какую-либо возможность заработать на пропитание, и тогда он предложил поехать на его дачу: по мелочи поделать что-нибудь, и тогда он подкинет мне немного деньжат.

К тому времени из-за катастрофической нехватки денег я вынужден был продать свою питерскую квартиру на площади Победы и переехать в крохотную, восьмиметровую комнатку в коммуналке в Купчине. Моя жизнь – как мне оставалось только констатировать – с каждым выходом очередной книги Лазарева катилась вниз по наклонной.

Обескураживало меня в стиле работы Лазарева полное бездушие к положению читателя его книг. Кавалерийским наскоком автор мог одолеть некую ступень в понимании вещей, и гарцевать на нём, как на истине последней инстанции. Но вот проходит определённое время, и он снова,