персоной». Ничего подобного со мной в напророченный день и час, конечно же, не приключилось. Как потом делились со мной остальные посетители с того приёма, он и им, оказывается, раздаривал впечатляющие перспективы. Как заметил его коллега по сфере деятельности Рами Блект, если бы Лазарев в начале своего пути вёл более благостный образ жизни, то не делал бы в дальнейшем грубых ошибок, стоивших и ему, и его читателям тяжёлых последствий.

Сколько бы я ни говорил намеками, ни сообщал открытым текстом Сергею Николаевичу о своём бедственном положении не столько по причине «всплытия грязи» из глубин собственной души, но и по причине «производственных издержек» его грубой манеры работы с людьми, Лазарев с патологическим чувством собственной правоты только отмахивался: «Работа над собой важнее». Конечно важнее! Кормить и одевать тебя все эти годы будет «духовное преображение», коммунальные платежи за жилье также сами собой покроются – ты только работай над собой!

Лазарев часто повторял, что он вырос в нищете. Но принять эти слова в прямом смысле вряд ли стоит. Хотя бы потому, что жить при советском строе и нищенствовать – надо было очень постараться; скорее это субъективное восприятие собственного положения: мы такие умные и способные, а советская власть не даёт нам жить на достойном уровне. То же касается и жалобы автора, что с женой и двумя детьми он в Питере жил в тесноте и бедности. Иметь дядю-прораба, работать под его началом на стройке и не дождаться квартиры в спальном районе Ленинграда, где стройка жилья велась весьма активно – опять же, надо было или намеренно портить себе судьбу несносным характером, к примеру, отказываясь от предложений властей, либо бросить основную работу и жить жизнью свободного художника.

Все мы, советские люди, кроме чиновничьей номенклатуры и артистической богемы, жили скудно в годы социализма, но не воспринимали это за вопиющую нищету. Когда судьба Сергею Николаевичу дала возможность иметь большие деньги, стенания читателей своих книг о развале их судьбы, о нехватке средств на самое насущное автор почему-то уже внимает с полной отрешённостью. Видимо, описанная во второй книге «Диагностики кармы» чудесная история о подкармливании оставшихся без работы супругов отварной картошкой из кастрюли, материализованной на их столе инопланетными кураторами, уверила Лазарева в непогрешимости сочинённой им фразы «сверху помогут, свыше подскажут». При этом, когда самого Лазарева буквально укусит комар, по замечанию близко знавших его людей, он на весь мир кричал, что его растоптал слон.

Кстати, о слонах. Однажды мне приснился слон, на которого я сильно обиделся. Утром просыпаюсь от телефонного звонка: работница «Ленфильма», занимающаяся отбором артистов на роли, приглашала меня в массовку. Я согласился – при моём нищенском положении нужен был любой заработок. Режиссер Огородников снимал фильм о молодых курсантах-лётчиках в годы военного лихолетья, и в предварительной расстановке персонажей в кадре он выбрал меня в качестве той самой печки, от которой плясало дальнейшее действие в эпизоде. Вёл режиссер себя по отношению к артистам избирательно: перед уральскими артистами основного состава он млел: в театрально выспренней позе выслушивал их замечания, самолично подносил им оплаченный продюсером горячий обед, а вот с массовкой обращался как с рабами, не давая им даже выйти из студии перекусить за их собственные же деньги. Для сравнения: когда режиссёр Сергей Бодров-старший, работающий на европейскую киноиндустрию, снимал для своего фильма зимний эпизод в глухом карельском лесу, поил и кормил нас – массовку – через каждые 15 минут, постоянно заботился о состоянии непрофессиональных актёров в экстремальных условиях.

На следующий день я нарочно не поехал в «Ленфильм», сорвав режиссеру съёмочный день – хватит кормить собственными запасами души всяких самодуров! Мне потом рассказывали, что после моего «щелчка по носу» режиссёр Огородников бился в истерике еще с неделю. А слон по словарю сонника, оказывается, означал встречу с духовным существом, которому свойственно наплевательски относиться к нижестоящим существам.

Был момент, когда в отчаянии я обратился к провидице, принимавшей клиентов на проспекте Культуры в Петербурге.

– Как ни странно, импульсы на уничтожение выстроенной Лазаревым системы идут от его жены. Внешне, возможно, она готова памятник ему поставить, а вовнутрь взглянешь – там совсем иная картинка. А вот с тобой у неё получается, как в ситуации, где одного мужика не поделили – взаимная неприязнь. Ты тянешь Лазарева на свою сторону в интересах общего дела, она же тащит его к себе ради благополучия семьи… Что делать, спрашиваешь? А давай прихлопнем её? – нисколько не заигрывая со мной, вдруг выпаливает мадам. Разумеется, я отказался от столь эксцентричного способа выяснения отношений, пусть и на тонком плане. Но когда я вышел от ясновидящей, и в ожидании автобуса стоял на пустой остановке, внезапно, с громким хлопком на весь близлежащий квартал, треснула стеклянная перегородка остановки. На улице между тем стояла безветренная погода, кругом ни души. Надо полагать, что это или энергетический заряд взаимных недовольств читателя и автора ударил по городской конструкции, или колдовская сила, не найдя выхода, ударилась об стекло.

Спустя годы, вспоминая этот случай, я тихо улыбаюсь про себя: надо было «прихлопнуть»! Вроде бы Марсовна никак не влияла на содержание деятельности своего супруга – в пору написания первых книг она была действительно весьма далёким от мировоззренческой информации человеком. Но с годами, вкусив прелесть финансового благополучия, и невольно вовлекаясь в содержание исследований супруга, она стала провокатором разменивания творческого потенциала автора на «мелкий бисер»: бесконечные издания книг в очередной новой серии, завлекательные тематические семинары и прочие продукции фирмы. Они, разумеется, подстёгивали автора в моменты кризиса: Марсовна умеет мотивировать на работу своего инертного супруга-паникёра. И семейный тандем, на первый взгляд, вроде бы преодолел очередное затяжное чувство тупика у автора после выхода последних книг «Диагностики кармы».

Но для некоторых читателей, для меня, например, означенный кризис ведущего исследование походил на действие хирурга, который с азартом взялся вскрыть живот пациента на операционном столе, да не разобравшись с дальнейшими действиями, ушёл отдыхать в соседний кабинет. А читатель между тем лежит на столе со вскрытыми внутренностями и предпринять что-либо не может. По крайней мере, так чувствовал своё положение я. И когда автор, удручающе долго затянув исследование, вдруг заключает, что «в целом оно закончено» и «осталось проработать детали», первых читателей, плетущихся за «Диагностикой» с начала 90-х, почему-то не покидает ощущение внезапного обрыва, или смазанности когда-то вдохновенно начатой картины. Казалось бы, модель человеческой природы выстроена, базовые инстинкты определены, но, например, меня не покидает ощущение, будто непристёгнутая модель болтается в тёмном пространстве.

На экране компьютера