В это время Тесленко говорить уже не мог ничего, не мог даже пошевелиться или дать знать Шахову рукой, что жив, что благодарен ему за участие… Но если бы в ту минуту он мог заговорить, он сказал бы тогда всем, и фашистам в том числе:

– Тесленко будет жить! И будет мстить за свою поруганную землю!

К утру, дважды отбившись от румынских патрулей, отряд вышел к своим…

Дарья вернулась в госпиталь не одна – с нею прибыл краснофлотец Тесленко. Придя в себя на краткий миг, он вдруг увидел вокруг себя множество участливых девичьих лиц. Тесленко широко улыбнулся и запел:

И вновь провалился в беспамятство…

– Надо же, какое мужество! – сказал вездесущий Наум Михайлович. – А ведь он будет жить!

И очень пристально посмотрел на Дарью…

Воспоминания о теплом бабушкином доме растаяли, растворились, и в его сознание ворвался вихрь каких-то полузабытых картинок… Все, что он хотел бы забыть, чего не мог вспомнить, вдруг навалилось, закружило… Картинки мелькали, наслаивались друг на друга… Это был какой-то необыкновенно яркий фильм, снятый в цвете совершенно безумным режиссером…

В горячке боя Андрей не сразу почувствовал, как в его тело начал проникать холод. Тонкие, словно иглы, лучи ледяного света пронизывали насквозь его тело. С каждым слабеющим вдохом в легкие врывался студеный поток, вымораживая тело изнутри. Сердце билось все слабее, с трудом разгоняя по венам смерзающуюся, загустевшую кровь. В помутившемся сознании еще вспыхивали какие-то картинки, но он уже не мог понять, из его они жизни или нет. Он уже не чувствовал свое тело. Холодный ветер свободно врывался в пустоту, где уже затухало эхо последних ударов его сердца. Ледяное сияние стало нестерпимым, и он почувствовал, как его неудержимо засасывает в слепящий водоворот. «Это конец», – яркой вспышкой мелькнуло в сознании…

Но нет, нельзя умирать! Он ведь может еще сопротивляться! Он не хочет уходить в это ледяное свечение! Андрей невероятным усилием воли заставил себя вздохнуть, и тысячи обжигающе холодных иголок пронзили его тело. Он вздрогнул и повторил усилие – и, о боже, он заставил шевельнуться свое сердце. Раз, второй… Он почувствовал, как треснул внутри его тела ледяной панцирь, и теплый ярко-красный свет пробился сквозь ледяную скорлупу, сковавшую сердце. Гулкие удары сердца ударили по ушам, разбивая мрачную, сосущую тишину, и холод стал отступать, откатываться. Острые иглы льда медленно выходили из его тела, оставляя после себя нестерпимо зудящие ранки, через которые, словно кровь, сочилось тепло…

И лишь тогда, когда холод отступил, вытесняемый горячими волнами, он понял, что жив, и позволил сознанию рухнуть в спасительную купель забытья…

В себя он пришел от дикой боли, только теперь осознав полностью, что значит «прийти в себя». Ему показалось, что в теле перемолоты все кости… Он до боли стиснул зубы и попытался нашарить около себя оружие. Сквозь стоящий в ушах тягучий звон он слышал голоса. Кто-то рядом матерился привычно и беззлобно, и главное – без румынско-немецкого акцента.

Андрей открыл глаза и сразу же зажмурился. В ярких языках пламени полыхало солнце, и казалось, оно горит так же, как горела земля вокруг. Совсем рядом, обдавая его нестерпимым жаром, догорал немецкий БТР. Из его развороченного страшным взрывом нутра валил смердящий черный дым…

Кто-то осторожно приподнял его голову; пальцем, сладко пахнувшим сгоревшим порохом, разжал зубы и стал лить в рот обжигающую жидкость. Андрей поперхнулся спиртом, закашлялся и… понял, что все еще жив.

– Жив командир! – закричал Романов, помогая ему сесть. – А ведь даже не дышал уже…

– Т-ты как здесь? – заикаясь, спросил Паршаков. – Откуда?

– Так ведь батарею-то мы уничтожили, командир! – весело скаля свои удивительно белоснежные зубы, сказал Романов. – Ну, и дали радио нашим, что можно идти на прорыв. А мы вместе с ними! Ты-то пропал! И мы поняли, что ты увел румын за собой. Ну, и пошли тебя искать.

– И к-как же в-вы меня н-нашли? – Андрей все еще не мог поверить в свое чудесное спасение.

– Дык, очень просто! – встрял в разговор Димка Кораблев. – Весь твой путь устлан трупами немцев и румын. Вот мы по твоему следу и шли. Ты ж глянь, командир, у тебя перед твоим укрытием только человек двадцать сложено. Ну а БТР – это уже мы подбили. Вишь, честь какая для тебя – чтобы, значит, тебя одного победить, БТР наслали! Да, мы вовремя подоспели.

– Ладно, хлопцы, кончай балачки! – скомандовал фельдшер отряда Стафарандов. – Я закончил перевязки, надо выносить командира. Ты уж прости, Андрюха, сикось-накось перевязывал, неудобно на льду-то.

Моряки подхватили плащ-палатку, на которую был уложен Паршаков, и быстрым шагом отправились к стоящей на насыпи полуторке. Стафарандов влез в кузов, куда загрузили и Андрея. Романов прыгнул в кабину. И через час Андрея уже укладывали на носилки в госпитальном приемном покое.

Дарья была в перевязочной, когда ее срочно позвали в операционную.

– Дашка, бегом в блок! – крикнула, заглянув в перевязочную, медсестра Алена Чижик. – Там моряка тяжелого привезли!

Что-то оборвалось в груди у Даши, и она уронила зажим с тампоном, которым чистила рану.

Но она смогла взять себя в руки – сказывался уже накопленный опыт.

– Санька, закончи здесь! – сказала она помощнице и быстро вышла из перевязочной.

Пока она мыла щеткой руки и готовилась к операции, тревожные думы не покидали ее… Она боялась увидеть на операционном столе Андрея… И только сейчас Даша поняла, насколько он дорог ей.

На подрагивающих в коленях ногах шагнула Даша за порог…

Капитан Алеша Мухин резал кривыми ножницами наспех наложенные бинты, отбрасывая их в бак. И Даша уже издали увидела многочисленные пулевые ранения на теле моряка. И еще не видя его лица, она уже знала, что на столе лежит он, ее Андрей.

– Дарья, давай приступать! – отрывисто скомандовал Мухин. – Моряк плох! Только пулевых ранений шесть, плюс осколочное. Плюс контузия…

Четырнадцать часов операционная бригада сражалась за жизнь Андрея. Дважды за это время сердце Андрея останавливалось, но каким-то чудом Алешка Мухин заставлял его биться вновь, делая прямой массаж сердца при вскрытой грудной клетке…

Дарья накладывала швы на раны Андрея, уже не чувствуя своих пальцев. Она была в полуобморочном состоянии, и Алешка вовремя заметил это. Доктор мягко отстранил Дашу от стола и, взяв из ее руки зажим с иглой, закончил работу. Девчонки усадили Дашу на кушетку и дали понюхать нашатырь… Даша закашлялась и громко чихнула…

– Ну-у, ожила девка! – радостно подытожил окончание работы Мухин. – Моряк что, твой знакомый? А, Дашка?!