Маша вдруг взорвалась рыданиями. Она забилась в истерике, и Дарье пришлось ввести ей снотворное…

Вскоре девушка затихла в беспокойном сне.

Дарья наконец-то смогла пойти к Андрею, но в длинном коридоре, забитом самодельными раскладушками, ее взял за руку раненый…

– Сестренка, будь добра, посиди со мной, – тихо попросил солдат. – Пяток минут посиди, мне больше не надо.

Дарья принесла табурет и присела около койки.

– Рассказать тебе хочу, сестренка, – промолвил раненый. – Покаяться… Никому не рассказывал, тебе первой. Ну а ты уж отпусти мне мой грех, прошу.

– Я же не священник! – сказала Даша. – Я не могу грехи отпускать.

– Можешь, сестренка! Можешь! Ибо ты женщина! А женщина, которая раненых на войне спасает, – она, знаешь, святая! Так всегда на Руси было. И вас – спасителей наших – недаром прозвали сестрами милосердия. Милосердны сердца ваши, а значит, Господу открыты. Я ведь почему именно к тебе обратился? Ты пару раз перевязывала меня и бинты мои заскорузлые перекисью отмачивала, прежде чем от ран отнимать. Я и боли-то не чувствовал. А другие подойдут повязку менять, да рывком бинт… Взвоешь от боли – что ж ты, мол, девонька, делаешь?! А она в ответ: «Нас так учили!» Рывком, значит, бинт снимать… Учили их, понимаешь! Вот я и понял, сколь сердобольна ты, и решил, что только тебе покаюсь… Так что… Ладно, сестренка, поведаю о своем горе… В первые дни это было, как немцы и румыны на нашу землю пришли. Первые дни боев… Дело было под вечер уже. Меня из полка нашего послали на армейскую базу за медицинским оборудованием для полкового госпиталя. А со мной отрядили фельдшера и врачиху – капитана. Ну врачиха, значит, в кабину уселась, а мы с фельдшером в кузове устроились. Полуторку трясет, бросает из стороны в сторону, подкидывает на ухабах… И девушка-фельдшер поневоле жмется ко мне, чтоб не улететь в другой конец кузова. А на ней что ж, ситцевое платьице легонькое… Лето ж было, жара… И тут приключилося со мной… Словом, по мужицкому делу возбудился я. Признаюсь, сестренка… Я с ней заговорил, спросил, как ее зовут, она сказала, что зовут ее Оксаной и что ей 19 лет. Я сказал, что зовут меня Кузьмой и что мне 20… Надо понять тебе мое состояние, сестренка… Грешен… Я начал ее уговаривать… Если, мол, сейчас будет налет, прямое попадание и от нас ничего не останется?! Но она не соглашается ни в какую. Вцепилась в свое платьице, натягивает на коленки и только дрожит вся. И вдруг – мощный взрыв позади машины. В темноте полуторку кинуло влево. Вскрикнула где-то женщина. Я фонарик включил, а по обочине люди идут. Женщину там ранило, ей помогали другие женщины… И тут Оксана тронула меня за руку, и я понял, что она согласна… Она отпустила свое платьице, я сцепил руки у нее на животе и начал потихоньку действовать. Добро, что на солдатских кальсонах всего одна верхняя пуговица. И вот у нас все получилось. После первого шока она успокоилась, я понял, что она тоже потихоньку заводится, она даже стала слегка мне помогать… И тут… Сильный взрыв по правому борту. Машину бросило в кювет, и я почувствовал, что Оксана стала с меня сползать, но как-то странно. Не своим голосом я закричал водителю, чтобы он помог. Тот встал на подножку машины и фонариком подсветил. Луч скользнул по лицу Оксаны… А у нее черная струйка от волос к подбородку. Осколок угодил прямо в висок. Погибла моя Оксана. Прямо, значит, вот так вот…

Раненый взял Дашу за руку.

– Скажи, сестренка, будет мне прощение? Ведь это из-за меня она погибла! Сидела бы рядом, глядишь, жива бы осталась…

– Я не знаю, что тебе сказать… – прошептала Даша. – Не знаю. Но думаю, что Оксана сама сделала свой выбор. Она тоже захотела любви, пусть даже вот такой, мимолетной… Ей тоже захотелось почувствовать мужчину в своем теле. Кто теперь вправе судить ее? Или тебя?! Любовь и война – понятия, казалось бы, несовместимые… Но… Я вот себя помню. Позади техникум, выпускные экзамены… Первый в жизни бал, как долго готовились к нему девчонки – шили платья, придумывали прически… А мальчишки хоть и не признавались, но тоже очень волновались, как он пройдет, этот бал, кое-кто готовился к первому в жизни признанию в любви, кто-то думал о будущей взрослой жизни, многие готовились поступать в институт или военное училище… О любви мечтали все! А тут… Война… Вой сирен, разрывы бомб, рев моторов – война разрушила мои мечты, и я сразу стала взрослой. И пошла с документами не в вуз, как мечтала, а в военкомат. Попала в морфлот…

– Да, сестренка, война ворвалась в нашу жизнь смертельным вихрем, – сказал раненый. – Отняла все надежды и стремления… Но… Ты прости меня, родная! Молю тебя, отпусти мой грех! Ибо тяжко мне помирать с осознанием страшной вины за содеянное.

– Да не грешен ты ни в чем, солдат! – твердо сказала Дарья. – Не грешен! То, что случилось, в том лишь война виновата! Ведь останься жива твоя Оксана, кто знает, может, семья бы у вас образовалась. А семья военная – это… О-го-го! Ведь любовь среди огня и смерти – она самая прочная! Несомненно! Потому что здесь много страдания… Я видела много страдания и сама много страдала. Да! Но знаешь, здесь неглавное в жизни сразу отметается, оно лишнее. А главное… Главное – это тот человек, который вот сейчас, в этот момент, с тобою рядом. Думаю я, Оксана твоя была счастлива в тот краткий миг вашей близости длиной в вечность… А ты, родной, ни в чем не виноват! Потому что здесь, на фронте, у любви не бывает сегодня, завтра… Уж если мы любим, значит, любим. Во всяком случае, неискренности здесь не может быть, потому что очень часто военная любовь кончается фанерной звездой на могиле…

– Ну! Спасибо тебе, сестренка! – тихо сказал раненый. – Утешила… Сняла камень с души… Ты иди, родная, отнял я у тебя время, что для сна отпущено. Не знаю, как и отблагодарить тебя…

– А ты просто живи, солдат! Просто живи! Вот это и будет мне благодарность от тебя! Спи, родной!

Дарья подоткнула тощую подушку под головой солдата и ушла в комнату, где ждал ее Андрей. Она не хотела, не могла называть эту комнату палатой…

Утром Дарья увидела в коридоре накрытое с головой тело… Это был тот самый солдат, с которым она просидела полночи. Который просил отпустить его грех…

Слезы сами закапали из глаз Даши…

Андрей выздоравливал тяжело. Наум Михайлович, осмотрев его как-то во время утреннего обхода, шепнул Даше на ухо: «А ведь по всем медицинским показаниям ваш жених, Дашенька, не должен был выжить вообще. Это просто чудо, что он до сих пор жив».

Каким-то образом Андрей то ли услышал, то ли прочел по губам начмеда его фразу.

– Я еще не расквитался с врагом, чтобы умирать! – еле слышно произнес он. – К тому же рядом со мной Даша. Нет! Никак нельзя мне покидать этот мир.

– Да, Даша… – сказал Наум Михайлович. – Вы знаете, Андрей, а ведь она – ваша Даша – удивительный человек! Я бы сказал даже – замечательный. Ведь ее работа… Даже слов не подобрать… Ее работа, молодой человек, требует не только больших знаний и выдающегося профессионального навыка, но и очень много тепла. Очень много тепла и сердца… В сущности, она вся состоит из постоянных расходов ее душевных калорий. Так что берегите вашу Дашу как зеницу ока!