На этот товарищеский ужин решили собраться узким кружком, только комбаты, но Чистяков позвал старого товарища Пашу Рогожкина, и он сидел с командирами батарей вроде на равных.

Подняли очередной тост за победу, за вновь испеченного комбата, которому, по слухам, Пантелеев не сегодня завтра собирался присвоить капитанское звание.

Практически все командиры тяжелых самоходно-артиллерийских батарей имели по четыре звездочки на погонах. Исключение составлял Григорий Воронин. Он ненавидел немцев как никто другой. Гибель семьи и детей сделали его не только беспощадным в бою, но и зарядили такой ненавистью к немцам, что за ним поневоле приглядывали товарищи и даже подчиненные.

Осенью сорок четвертого года с ним уже был случай. В бою захватили группу пленных, в том числе несколько эсэсовцев. Живыми они сдавались редко, да и солдаты, зная, что они из себя представляют, в плен их не брали, как и власовцев.

Но тогда захватили сразу не меньше роты, и среди солдат вермахта затесались два эсэсовских офицера. Старший лейтенант Воронин словно искал для себя неприятность. Увидев сидевших на обочине пленных, соскочил с машины и безошибочно разглядел у двоих черные петлицы с «молниями».

— Что, отвоевались? — насмешливо спросил он.

Молодой эсэсовец тоже будто искал себе беду. Не обращая внимания на громоздкого русского самоходчика в замасленном комбинезоне, с демонстративным оживлением переговаривался со своим коллегой, даже чему-то засмеялся.

— Глухой, что ли? — побагровел от злости Воронин. — Я спрашиваю, навоевался или еще хочешь?

Многие эсэсовцы, служившие в карательных частях, понимали русский язык. Офицер коротко ответил, что для него война закончилась, а вот для русского танкиста она только начинается. И пусть лейтенант не думает, что его ждет легкая прогулка.

Второй эсэсовец, угадав, чем может закончиться дело, отшатнулся, а Воронин, выхватив из кармана комбинезона пистолет, дважды выстрелил в молодого. Остальные пленные испуганно уставились на обозленного русского офицера.

Дело вполне могло закончиться трибуналом, но самоходчики, заступаясь за своего командира, твердили на допросах, что эсэсовец оскорблял командование Красной Армии и лично Верховного Главнокомандующего.

Следователь особого отдела оглядел три ордена старшего лейтенанта, две нашивки за тяжелые ранения и обматерил Воронина:

— Мститель! Додумался, у всех на глазах счеты с фрицами сводить. Ты один, что ли, семью потерял? Скажи спасибо ребятам из экипажа, что они тебя, как отца родного, защищали. Пошел вон, и смотри больше не попадайся!

Григория Воронина временно отстранили от должности командира батареи, но вскоре вернули на место. Опытных комбатов не хватало.

— А ходить будешь в старших лейтенантах, — заключил Пантелеев, которому тоже досталось от руководства. — Пока не поумнеешь.

Полк пополнялся машинами. В основном это были новые ИСУ-152, с толщиной брони девять сантиметров. Приходили и самоходки первого выпуска СУ-152, прошедшие ремонт, восстановленные после повреждений, полученных в боях.

Броневая защита у них была не такая сильная (семь с половиной сантиметров), но машины обладали скоростью сорок километров в час, на 5–7 километров выше, чем у новых самоходок.

Обновили зенитное прикрытие, слабое место большинства подразделений. Два бронетранспортера с 20-миллиметровыми автоматами попали под бомбежку и сгорели еще в начале зимы.

Вместо них получили три грузовика «Порше» с металлическими кузовами. На каждом — трехствольная пулеметная установка ДШК калибра 12,7 миллиметра. Неплохая защита от немецких штурмовиков.

Чистяков получил две новые самоходки, которые пришли вместе с экипажами. Своим заместителем капитан назначил старшего лейтенанта Виктора Ерофеева, воевавшего на тяжелых самоходках более года. До этого командовал «тридцатьчетверкой».

Второй командир был из молодых. Недавно закончил военное училище, но уже участвовал в боях за Варшаву.

В один из дней Чистяков вместе с Глущенко и заместителем командира полка Григорием Ивановичем Фоминым, с которым воевал вместе с сорок третьего года, отправился на рекогносцировку к городу Кюстрин, возле которого временно затормозилось наступление наших войск.

Кюстрин, расположенный в месте слияния рек Одер и Варта, был одной из старейших крепостей Германии. Хотя время и многочисленные войны частично разрушили укрепления, но к сорок пятому году в Кюстрине были возведены новые бетонные форты, множество дотов, подземные убежища, усилена артиллерийская защита.

В Кюстрине сходились семь веток железных дорог, пролегала шоссейная дорога «рейхсштрассе № 1» на Берлин. Гарнизон города-крепости составлял 17 тысяч солдат и офицеров.

Комендантом был назначен генерал-лейтенант войск СС Фридрих Рейнефарт, отличившийся особой жестокостью при подавлении Варшавского восстания. Его боялись и подчиненные, зная, что за отступление без приказа генерал-эсэсовец виновных не щадит.

К концу февраля Кюстрин находился в полукольце окружения. Бои на разных участках продолжались, но генеральное наступление еще предстояло. Наблюдая за городом в бинокль, Чистяков убеждался, что бои на этом участке будут жестокими.

На берегу реки стояли несколько сгоревших танков, валялись обломки понтонов, торчали остовы сгоревших грузовиков. Из крепости время от времени летели снаряды в сторону обнаруженных артиллерийских наблюдателей и гаубичных батарей, расположенных в лесу и оврагах.

Заметили и самоходчиков. Тяжелый снаряд взорвался метрах в семидесяти. Под ногами ощутимо вздрогнула земля. Решили переждать обстрел в траншее, которых было вырыто на берегу достаточно. Закурили, присев на утоптанный снег.

Юрий Назарович Глущенко получил несколько дней назад майорское звание. По штату командирам батарей тяжелых самоходных установок эти звания были предусмотрены давно. Но из-за нехватки машин батареи состояли обычно из трех-четырех самоходок. Майорские звездочки большинству комбатов не светили — слишком малочисленные подразделения.

Когда полки увеличили до двадцати одной машины, а батареи до пяти самоходок, наиболее опытным комбатам стали присваивать «майора».

Снаряды рвались где-то правее. Пользуясь передышкой, Фомин подмигнул Глущенко:

— Майора получил, а обмыть не догадался.

— Вчера обмывали.

— Не знаю. Меня не было.

— Ну, обмоем еще раз.

Глущенко достал из планшета плоскую трофейную фляжку на пятьсот граммов, встряхнул ее.

— Спирт, небось? — поморщился Фомин.

— Обижаешь, Григорий Иваныч. Коньяк трофейный.

— Ну, как же! Ты ведь теперь майор.

Пересидеть обстрел спокойно и допить коньяк не удалось. Немцы открыли огонь бризантными снарядами. Они взрывались на высоте полусотни метров, рассыпая сверху веер осколков. Сидели, прижавшись к стенкам траншеи, гадая повезет — не повезет.