Мне хочется подшутить над профессором. Я говорю, что в его возрасте он вряд ли подарит нам медвежат.

– Да я не о себе беспокоюсь, дуралей!

Я уже собирался снять его с веревки, но тут поспешно отдергиваю руку.

– Да отцепи меня наконец! Ты двенадцать лет тискаешь своего медведя, и от лишнего прикосновения твоя пиписька не станет более радиоактивной.

– Но здесь же нет этикетки, откуда вы знаете свой состав?

– Понятия не имею! Может, у мертвых появляются новые способности. Я ни о чем таком не думал, а просто ждал, когда ты проснешься, чтобы приняться за работу, и вдруг мое сознание переместилось внутрь молекул медведя. Я проверил каждый атом! Это просто ад! С тех пор как я узнал, из чего состою, меня мучит аллергия на все мои составляющие!

– А что это за красные пятна?

– Не знаю! Возможно, химическая реакция. Должно быть, я вызвал изменение атомов красящего вещества, когда идентифицировал их.

– Вы могли испортить моего медведя! А он – память о прошлом…

– Он мое настоящее, если ты забыл. И проблема касается меня!

– Но красные пятна такие противные!

– Это всего лишь психосоматическое явление. Можешь меня трогать, они не заразны.

С минуту я колеблюсь, потом беру его кончиками пальцев и отношу в свою комнату.

– Томас, ты проснулся? Поторопись!

Моя мать. Только ее сейчас не хватало. Я говорю медведю, что мне надо спуститься позавтракать.

– Но ты же не бросишь меня в таком состоянии? К тому же я набит ядовитым огнеупорным материалом и ингибиторами горения на случай пожара: всё ради твоей безопасности! Эту игрушку купили тебе, и ты за нее отвечаешь!

– Я не просил ее покупать!

– Теперь, когда я знаю, во что угодил, я больше не могу оставаться в этом медведе! У меня всё тело зудит!

– Ну ладно, переселитесь в другую игрушку. Давайте вот в эту.

И я указываю на Бориса Вигора, которого мать подарила мне на мой пятый день рождения: это фигурка нашего национального героя, одетого в форму для менбола поверх костюма министра.

– В эту гадость из латекса? Издеваешься? В ней полно органических соединений олова, которые воздействуют на иммунную систему, тормозят рост и способствуют ожирению!

– Вы уверены?

– Приходится верить, – говорит он, понизив голос, и видно, что это удивляет его самого. – Теперь мне удается сканировать игрушки даже на расстоянии… Ой-ой-ой!

– Что такое?

Он пристально смотрит на гуттаперчевого Бориса Вигора, которого я всегда складываю в самые немыслимые позы, чтобы отомстить этому придурку за его физическое совершенство.

– Да он еще хуже, чем я! Пятьдесят процентов этоксилата алкилфенола, самого ядовитого из всех соединений, разрушающих эндокринную систему.

– Завтрак на столе! – кричит мать. – Поторопись!

– Ладно, мне пора, профессор. Скоро вернусь, и тогда посмотрим.

– Но ты же не бросишь меня в таком состоянии? – визжит он, расцарапывая лапами свой потертый плюш. – Этот зуд невыносим, я больше не могу терпеть! Мое сознание перемешалось с молекулами пенопласта, они меня заражают, я отравляю сам себя!

Я устало напоминаю ему, что он уже мертвый и, следовательно, зуд ему не опасен.

– Еще как опасен! Мой рассудок полностью выбит из колеи из-за того, что я узнал! Из-за тебя я стал пленником материала, который воздействует на мою психическую целостность!

– Но что я могу сделать?

– Томас, ты опоздаешь, осталось десять минут!

– Иду, мам!

Я открываю чердачное окошко, придвигаю к нему стол и кладу медведя под солнечные лучи.

– Расслабьтесь, я скоро вернусь.

– Расслабиться? Может, хочешь, чтобы я еще и позагорал? Убери меня с солнца, балбес! От ультрафиолетового излучения фталаты становятся еще токсичнее! По-твоему, мне недостаточно плохо?

Одним пальцем я подталкиваю его в тень и спускаюсь в кухню. Этот медведь достал со своими выдумками! Может, смерть усугубляет недостатки? Наверное, при жизни он был законченным параноиком, к тому же в старости у него развилось слабоумие, это отмечено в учетной записи моего отца.

Тем не менее его нужно срочно утихомирить. Если уж я решил положить его в школьную сумку и на перемене отнести к нему домой, то необходимо, чтобы он вел себя тихо. Не хватало еще попасться на глаза физичке с плюшевым медведем, у которого разыгралась крапивница. Я и так таскаю с собой игрушку, в моем-то возрасте, а если она вдобавок начнет чесаться, физичка подумает, что я принес заводного медведя для развлечения одноклассников. Можно подумать, мой средний балл недостаточно низок.

На кухне отец с мрачным видом пьет кофе; воротничок у него сбит на сторону. Зато мать в полной боевой готовности: серый деловой костюм, на напряженном лице – безупречный макияж.

– У меня неприятности, и я сейчас уезжаю, поэтому в коллеж тебя отвезет отец.

Она допивает кофе, хватает сумку и выходит из кухни.

– Вчерашний везунчик пытался покончить с собой, – замечает отец с кривой усмешкой. – Когда человек не готов к удаче, ее трудно пережить. Не знаю, какой психологический совет дала ему твоя мать, но, если он слетит с катушек, вина будет на ней.

Я смотрю на его дрожащую руку, которая крошит и ломает тост. Поскольку я учусь в том же коллеже, где отец преподает, он отвозит меня на занятия каждое утро, кроме понедельника. По понедельникам он работает дома – проверяет школьные сочинения. И чтобы переварить писанину тупых учеников, накануне пьет в три раза больше, чем обычно.

– Пап, а ты сможешь вести машину?

– Никаких проблем, дружище, я взял всё, что нужно.

Он указывает на трубку и маску для подводного плавания, которые лежат на клеенчатой скатерти, и снова подливает виски в кофе. Я глотаю ложку заваренных диетических хлопьев, потом спрашиваю с непринужденным видом:

– Пап, ты не мог бы одолжить мне свою бритву?

Он вздрагивает и смотрит сначала удивленно, потом благодушно.

– С удовольствием, сынок, но не рано ли? Клянусь, усов у тебя еще не видно.

Покраснев, я опускаю глаза.

– Но если тебе так хочется – пожалуйста.

Я встаю, и, дожевывая, бегу в ванную родителей, а потом одним махом взлетаю к себе.

– Что ты творишь? Прекрати сейчас же! – протестует медведь, извиваясь под вибрирующей электробритвой.

– У вас аллергия на собственный мех: я вас побрею!

Он сразу успокаивается, но тут раздается металлический лязг, внутри бритвы что-то вспыхивает, и жужжание умолкает. Я встряхиваю ее, открываю решетку, чтобы вытряхнуть плюшевый ворс, и пытаюсь включить снова. Бесполезно. Между тем профессор лежит неподвижно. Чувствуя одновременно страх и облегчение, я говорю себе, что убил его второй раз.